Витрувианские страдания

Тут, это, есть у меня дедок-рыболов, с которым мы знакомы уже тыщщу лет.
Не, ну, конечно, когда мы с ним только стали общаться, никаким дедком он не был, а работал в местном совхозе по зоотехнической части, имел два или три высших образования, однако все свободное время проводил на речном берегу с удочкой или спиннингом.
И вот, значится, недавно, согласно предварительной договоренности, мы с ним встретились в заветном месте поудить рыбку. И, пока прикормка разваливалась на дне после второго ст, слово за слово, я, используя современные средства Интернет-коммуникаций, прочитал ему темофеевкий ёпус.

— Херня какая-то… — равнодушно заметил дедок, — ничего непонятно. Это все равно, что русскую печку сандаловым деревом топить: глупо и зачем?

Тогда я прочитал ему стихотворение Николая Старшинова:

Это озеро мое в рассветной дрожи
С островами, с тихим берегом лесным…
Я и сам не понимаю, как я прожил
Бесконечный этот год в разлуке с ним?

Без меня над ним метели много суток
Пели песни безотрадные свои,
Без меня, встречая стаи первых уток,
Зазывающе дымились полыньи.

Без меня ручьи апрельские шумели,
Вдоль по берегу топорщились хвощи,
Без меня, заполонив глухие мели,
Нерестились толстопузые лещи.

Без меня грома гремели, ливни лили,
И в заливах, чистотой своей маня,
Без меня зажглися звезды белых лилий,
И померкли они тоже без меня.

Без меня над ним березы порыжели,
Без меня застыла синяя вода…
Неужели, неужели, неужели
Никогда я не вернусь туда?!

И останется как некий бред высокий,
Как похожее на сказку забытье,
В блеске солнца, в чудном шорохе осоки
Это праздничное озеро мое.

— Вот это по-нашему! – обрадовался мой приятель. – Пробирает дальше некуда!

Прав, тысячу раз прав Франсуа Малерб (который основоположник поэтического классицизма) когда говорил об том, что к чертям все напыщенности и метафоры – сочинять нужно так, чтобы написанное было понятно всем и каждому.

***
Простите за все паетесу:
Пьяна и валяюсь без сил;
В стехах я — под стать Геркулесу
(Сам липец меня похвалил!) —

Строчу их с огромною силой,
Все мышцы от боли скрипят…
(Помилуй, о боже, помилуй!
За то, что творю невпопад).

Кромсаю полено об «клаву»,
Знакомые буквы ищу,
Подайте мне вечную славу –
Болгарскому мега-прыщу!

Что дура я – дело восьмое,
Блистаю, подобно лучу;
Пойду, сполоснусь в стекломое –
Вовнутрь его накачу!..

Вот… вмазала пару стаканов,
И снова готова пейсать!
Батистовой дымкой туманов
Заполню холмистую гладь.

)))

Над рекой стоит туман,
Жабы жалостно кричат,
Наступаю я на них,
В семимильных сапогах.

Птицы, призраки кричат,
Заполошная звезда,
Кони, тени, блёстки нивы,
И другая часть села.

Я иду по биссектрисе,
По прямой, не по углам,
Сафтаматом, в телогрейке,
Пусть нетрезвый, но не фхлам.

Был со мной пенгвин дежурный,
Как Индус у Карацупы.
Мы с ним местность обходили,
На предмет чудес залупы.

Чудеса и глюки, бесы,
Затаились подо мхом.
Я прошел, гранату бросил,
И аттудова бегом.

Через милю тормознулся,
Заебался кросс бежать.
А пенгвин за мной на шлейке,
Дико ластами махать.

Посидели, покурили,
Грамм по 200 выпил я.
А пенгвин, почистив крылья,
Двинул – 200-пиисят.

Снова что-то покурили,
В клюве птиц принес траву,
А в итоге, в стоге сена,
Кружева плелись в мозгу.

*
Мы лежим под небесным покровом,
Сонцы, Облаки, луны летят,
А вокруг стога бой барабанов,
Пионеры ходят, в горны дудят.

Близился День Пионерии – 19 Мая.

Пенгвин не тасманийский дьявол? Ну, это как ещё сказать…

Прихотливые тени бредут.
Посевы, желтея, блестят.
Не напрасно мне дан адов труд
Слова превратить в суррогат.