ОН И ОНА

Нигде не задерживаясь после работы, он спешил домой. И хотя утром сильно повздорил с молодой женой, все же надеялся, что вечер принесет ему несколько часов неописуемой радости – так очаровывали ее улыбка, смех, а самое главное интимные игры в постели.
Каково же было его удивление, что комната, какую снимали в частном доме у стариков, оглушила подозрительной тишиной. Он непонимающе сел за стол и задумался – ушла ли куда, уехала ли в село, ничего не сказав. А, может быть, во дворе с бабкой возится, — чем не вечернее занятие для женщины.
Утром серьезно повздорили по поводу летних отпусков. Она сказала, что хочет отдохнуть одна, без мужа и подруг, а затем уедет в город к родственникам, которые живут как раз на берегу Волги. Он в свою очередь решительно заявил, что его не устраивает это решение, что тоже вполне может провести отпуск один, что и его приветят родственники, но не на берегу Волги, а Камы. Но это не дело, они – одна семья. Она не сказала на этот счет ничего существенного, по своему обыкновению, поджав губы.
Возможно, жена осуществила этот план, и теперь уже загорает на пляже – до города рукой подать. Эти опасения подтвердила хозяйка дома, зашедшая в комнату.
— Уехала в полдень. Сказала, чтобы ты ее не ждал и не искал.
Уезд молодой супруги расценил как трусливое бегство, или заранее спланированную акцию, которая может стать предтечей развода. Но к такому обороту событий был явно не готов; не то, чтобы дорожил отношениями, жена составляла смысл жизни, кажется, не было такой минуты, чтобы не думал о ней.
— Как же так?- Дрогнувшим голосом обратился к бабке,- Ничего не сказал мне?
— Нет. Взяла сумку и поминай, как звали.
Добивался ее…, нет не любви, а всего лишь расположения, долгие годы. Сохранилось предание, что их, младенцами, крестила бабка, завещавшая жить вместе, под одной крышей, а вся ее семья только радовалась, что они с детства тянулись друг к другу. Однако по мере того, как взрослела, сначала девочка, а потом девушка, не то, чтобы замыкалась в себе, а облачалась в ореол таинственности, причину которой никто не понимал. Обычно они шли в школу гурьбой, много разговаривали, смеялись, подтрунировали друг над другом. Она больше всех приставала к нему: то шапку с него снимет, то сумкой ударит по спине, то, подставив подножку, опрокинет в сугроб. И он радовался этим, не совсем дружелюбным знакам внимания, как простодушный ребенок, а однажды сам ее ловко уложил в сугроб, сверху неумело прижав разгоряченной грудью нараспашку. Он близко увидел ее карие испуганные глаза, широкие ресницы, которые порхали в глазницах, как крылышки маленьких птиц, изогнутые брови, удивленно вздернутые к непослушной челке на лбу. Полуоткрытые чувственные губы торопливо ловили морозный воздух, она что-то хотела сказать, но задохнулась, и от того ее выразительное лицо заполыхало краской.
— Пусти, дурак,- наконец выдохнула она.
— А если не пущу…
-Получишь у меня.
Наконец, встали, она решительно шагнула к нему, он ловко вывернулся из под ее рук и побежал. Этой близости хватило ему, чтобы, не помня себя, и дальше делать глупости, дурачась, он побежал зигзагами по дороге, улюлюкая во всю мочь. Все громко смеялись над ним, а она стояла как вкопанная, и в ее облике было что-то по-взрослому непримиримое, своенравное, но нельзя было даже догадаться, что именно. Весь вечер он только и думал о ней, неопытное сердечко мягко ныло под грузом впечатлений, а руки порой сами по себе что-то искали.
На другой день, на уроке, соблюдая конспирацию, написал душещипательную записку с предложением вечной дружбы и покровительства, она торопливо отказала ему, показушно улыбнувшись одними глазами. Но опять же конкретно это ни о чем не говорило – таинственностью была богата более, чем сказочная героиня из зазеркалья. В будущем, вплоть до окончания средней школы, делал еще несколько попыток навести мосты, но результат был один и тот же: она как-то странно отказывала ему. Бывало и такое, что даже позволяла ухаживать за собой, но всякий раз откровенность обрывалась на полуслове. Замыкалась в себе, а он, по своему обыкновению, переставал искать с ней встреч, дожидаясь того благодатного часа, когда все изменится, и в сумеречный вечер, как долгожданная удача, ослепительно сверкнет перед ним ее удивительная улыбка. Со временем он воспитал в себе неплохое качество – дорожить свободой, не кланяться понапрасну, уметь ждать, а это тоже искусство.
Да и стоило ли пускаться во все тяжки, когда в ситуациях, близких к безвыходным, все-таки обращалась именно к нему, надеясь на бескорыстную помощь и, как показывали дальнейшие события, временное единство. Так было, когда ее всеми правдами и неправдами добивался один из приезжих ловеласов. В глухую полночь подняла с постели и попросила проводить до дома. Это для нее сделал с тихой радостью, хотя их встретил тот самый ухажер из беспокойных южан, прихвативший для большей убедительности увесистую сучковатую дубину. Заставив ее зайти в дом, доходчиво объяснил пришлому жениху, чтобы тот не распускал руки, иначе завтра его красивый молодой труп найдут в ближайшем озере — за него есть, кому заступиться в деревне, стоит только свиснуть. На другой день обескураженный южанин встретил возле правления колхоза и с виноватой улыбкой извинился, пожелав долгой, счастливой жизни в супружестве. Но его мечтам, что этот подвиг, пусть даже в кавычках, внесет какие-то изменения в их отношения, не суждено было сбыться. Следующая за этим событием встреча была более чем прохладной. Нет, отчужденностью не пахло. Но всякая надежда на взаимность совершенно исключалась. По-прежнему она была таинственной и непостижимой. И он снова уходил в тень.
Так было и в момент странного сватовства, когда она позволила увезти себя в соседнее село: жених стоял на коленях, горячо клялся в вечной любви и преданности. И все-таки, в какой-то переломный момент, она, словно бы прозрев, сбежала из его дома. И метнулась не к родителям, а опять же к нему за защитой и покровительством. Он сделал все, чтобы она уехала их деревни, начав новую жизнь: нашел ей подходящую работу в райцентре, жилье. Но стоило сделать навстречу по-настоящему решительный шаг, как его избранница снова напускала на себя прежнюю тень таинственности, нельзя было понять, что или кого она хочет. И не отталкивала, и не отвечала взаимностью на чувства, и не давала надежды, что где-то в будущем все изменится, и они будут вместе.
Шло время. Они, то встречались, мило улыбаясь, то отчужденно смотрели друг на друга со стороны. Иной раз казалось, что вот-вот наступит развязка. И она первой скажет заветное слово «Да!». Но в самую последнюю минуту ее живые глаза становились холодными, словно защищаясь, она вскидывала вперед руки и торопливо говорила:
— Нет, нет. Только не сегодня…. Когда-нибудь….
В эти минуты он совершенно не узнавал ее, перед ней стояла незнакомая девушка, не способная даже подать руку, не говоря уже о поцелуе. И словно защищаясь в свою очередь от натиска таинственных сил, он напускал на себя равнодушие, решительно поворачивался и молча уходил, без стеснения игнорируя ее бессвязные слова, летевшие вдогонку.
По-настоящему счастливые минуты испытал в новогодние праздники, когда надо было узнать поздним вечером, а будет ли попутная автомашина в райцентр на следующий день. Он сходил в соседний поселок, чтобы выяснить это как можно подробнее. А потом вернулся с хорошей вестью к ней домой, весь холодный, шагнул под ширму, где девушка умиротворенно дремала в постели. Она взяла его закоченевшие руки и положила под одеялом к себе на горячую грудь и долго отогревала их, и шептала какие-то нежные слова, и улыбалась полными губами. Ее ресницы, как крылышки маленьких птичек, заворожено трепетали, брови взлетали вверх к растрепанным на лбу волосам, а карие глаза зашлись неразделенной негой. За эти несколько минут готов был прошагать еще с десяток километров по ночным дорогам.
Утром, в промерзшем кузове грузовой автомашины, они ехали вместе, тесно прижавшись друг к другу, всю дорогу молчали. Что можно и нужно было сказать, сказали ночью, а сейчас оставалось сохранять домашнее тепло и торопить попутку, чтобы она как можно быстрее привезла их в райцентр. Но стоило им сойти на перекрестке, как их дороги мгновенно разошлись, а она до неузнаваемости изменилась. На его вопрос: «Когда они встретятся?», прозвучал банальный ответ из прежних слов, услышанных не раз: «Не знаю, может быть, когда-нибудь»… Новогодний праздник завершился. Начинались обыкновенные будни, а для него светило удручающее одиночество.
И все же судьба подарила шанс, которым решительно воспользоваться. Выходила замуж сестра. В доброй половине села начиналась разгульная жизнь, в которой участвовала вся молодежь. Он словно сошел с ума, а она пошла у него на поводу. Под всеобщее одобрение, что не годиться старшему брату оставаться в бобылях, когда младшая сестра идет под венец, завалился с ватагой парней к ней домой свататься, и тогда ей ничего не оставалось другого, как пролепетать наконец-то долгожданное «Да!». Она была бессильна перед его натиском, не умоляла, не просила ни о чем, а смирилась с положением девушки, которой вообще-то тоже надо было выйти замуж. Те несколько часов, когда парни кружили в ее доме, а он, гордый и счастливый сидел возле за столом, обезоружили и обескровили прежнюю воительницу, непреклонную в своих помыслах и неумолимую в поступках. Она сделалась мягкой и податливой, для нее тоже, видимо, пробил заветный, греховный час.
Теперь уже все село гуляло напропалую. Сколько было выпито водки и самогона, съедено курников, не в силах сосчитать никто. Тамада давно позабыл кричать «Горько!», только загадочно подмигивал молодым из-под густых бровей. То и дело кукарекали петухи, которым после перепоя под всеобщий хохот отрубали головы. Пытались, было, напоить собачонку, но та больно покусала обидчиков и юркнула под столы. Разгоряченные бабы, взгромоздившись на скамейки, стулья и табуретки, не раз дружно распевали величальные, оглушительно топая, громыхая тарелками и ложками. Бедный гармонист еле-еле успевал подбирать мелодии, а его все понукали и даже грозили, что в случае чего привяжут к стенке веревками. Старики благоденствовали и после каждой стопки одобрительно расчесывали бороды, изрядно напичканные разной снедью. Парни из его окружения нет-нет, да и подходили к нему, одобрительно хлопали по плечу и кричали в ухо:
— Это все для тебя, мужик. Живи и радуйся.
От счастья он был на седьмом небе. Первая же брачная ночь принесла такую неописуемую радость, от которой, кажется, задохнулся. Даже в полумраке она была обольстительно хороша — розовая, как волшебная фея, руки горели у него на плечах, а блуждающий взгляд карих глаз колдовал непредсказуемостью. Неопытные в интимных делах, они не скрывали смущения и смеялись над собой – он с тихой радостью, она с виноватой улыбкой. «Вот и все,- думал он,- она моя», а вслух не мог сказать ничего определенного, не зная, что услышит в ответ.
Отрезвление наступило скоро. Ранним утром, перед тем, как им уехать в райцентр, почувствовал в ее поведение какое-отчуждение. Прежнее вернулось к ней, но уже не в том качестве, в каком оно проявлялось раньше. И это не назвал бы ореолом таинственности, осознавая все же, что ее избранница очень рано занялась переоценкой ценностей.
— Ну что с тобой?- спросил он ее нерешительно.
— Не знаю,- ответила она,- кажется, мы поторопились.
— Лучше раньше, чем никогда.
В райцентре они нашли комнату у стариков, худо-бедно прибрали ее, обставили, чем могли. Для него праздник продолжался. Каждая ночь приносила блаженство. Он ждал ее наступления с трепетом и нетерпением. Первой ныряла в постель она и выжидающе смотрела на него. Он молча подходил к кровати и рывком сбрасывал с нее одеяло.
— Ах!- вскрикивала она.
Не пытаясь вырвать одеяло, выжидающе смотрела на него, видно, нравилось, что производит оглушительное впечатление. Как и в первую ночь, розовая, с полной, волнующей грудью, плоским животом, подчеркивающим красивые ноги, теперь уже молодая женщина, способная кого угодно свести с ума, безраздельно властвовала над ним, делающим первые шаги в интимной жизни. Он не спешил, зная, что будет вознагражден сполна за прелюдию, а когда свершалось безумие, не контролировал себя.
Так должно было продолжаться вечно. Но то естество, которое было заложено в нее с детства, никуда не делось. И его пугало прежнее, когда она с легкостью уверенного человека возвышалась над ним. Но теперь уже в ином качестве все чаще и чаще смотрела ему в глаза с неопределенностью женщины, которая еще не сделала окончательный выбор. В первое время новые впечатления глушили отзвуки нарастающей душевной борьбы, однако, с каждым новым днем они уступали место другим чувствам. И она становилась прежней. И все чаще повторяла: «Не знаю…. Может быть…… Когда-нибудь….».
Впрочем, это мало волновало его. Он добился своего. И куда она теперь от него денется? Но час развязки наступил. Во время утренней перепалки так походила на себя прежнюю, что ему стало страшно: женщина смотрела свысока, с девичьей непокорностью, всем своим видом давала понять, что ничем и никому не обязана. И ему только оставалось включить прежний ресурс: замкнуться в себе, занять, как всегда, выжидательную позицию.
Эти качества, когда она могла встать даже над собой, проявлялись и раньше. Но они не приносили ему большой беды. Воспитанный в духе свободолюбия, он с легкостью парировал выпады: напускал на себя равнодушие, отходил в сторону, зная, что придет день или вечер, и она вернется к нему. Другое дело, когда они создавали семью, кому-то надо было поступиться принципами, но неопытность и горячность встали преградой на их пути. И самое ужасное, что отныне она не могла поступать, как прежде, например, встать и уйти, обойтись полунамеками, отговориться пустыми обещаниями. Это ее мучило больше всего. Она утратила самостоятельность и независимость. Последнее, что сделала – решила одна, без мужа, провести отпуск. Для него разрыв, пусть даже временный, становился настоящей пыткой, потому что каждой воспаленной клеткой тела и мозга продолжал чувствовать ее близость.
Из всех зол выбрал себе наитягчайшее. Наутро, подав заявление по собственному желанию, без документов, с одной небольшой дорожной сумкой, уехал по железной дороге в далекое уральское село. Как сложилась его дальнейшая жизнь, это уже другая история.