Сны родителей
Раннее утро. За окном причудливая синева – предвестница зимнего рассвета. Она хорошо чувствуется в темной комнате, но еще ни о чем не говорит – до восхода солнца далеко. Первой встает мама. Она выходит на кухню и плотно затворяет за собой дверь. Но я все равно слышу ее неторопливые шаги. Вот она вышла в сенцы. Сейчас, наверное, занесет муку: с вечера еще говорила об этом, давая понять, что нас ждут пирожки с картошкой или блины. Ага! Щипает сухое полено косарем, делает лучинки, сейчас будет затоплять печь. Зачем-то еще раз выходит в сенцы, шлепая калошами.
В углу комнаты, где мы спим вповалку, раздается характерное для отца харканье. Просыпаясь, он всегда так делает. У него хронический бронхит, который нажил на фронте в сырых окопах. И сейчас каждое утро подолгу кашляет с придыхом, массируя легкие, выгоняя из них немочь.
Отец встает и выходит на кухню, оставляя дверь приоткрытой. Там он садится за стол и просит маму налить ему чая. А между тем, позевывая и временами еще кашляя, говорит приглушенным голосом:
— Какой сон я сегодня видел! И к чему, даже не знаю. Будто получаю пшеницу на зерноскладе за трудодни. Насыпаю мешок и несу его на весы. Второй насыпаю мешок и тоже несу его на весы. А первого мешка на весах нет. Я еще насыпаю. Подхожу к весам – пусто. «В чем дело?» — спрашиваю у весовщика. А он смеется мне в ответ и говорит: «Пшеницу пришел получать. А ты ее заработал?». «Так твою мать,- говорю,- а как же? Кто буздал топором целый год?». А весовщик и говорит: «Э-э, дорогой! А поди-ка в правление, да посчитай, сколько тебе трудодней начислили. У меня твоих данных нет».
Вот какой сон я нынче видел. Ты у меня грамотная, поди сегодня в правление и удостоверься, все ли в порядке там с моей отчетностью. Да попроси, чтобы все выписали в тетрадь, а вечером посчитаем вместе. А то не ровен час, и взаправду пшеницу будут выдавать.
— А я тоже сон видела. Но только немножко другой. Будто дою я корову. Ведро надоила, а она на меня смотрит и словно сказать хочет, что у нее еще молоко есть. Я еще присела доить. И опять у меня ведро полное. Итак, несколько раз. Уж и не знаю, куда молоко девать, а корова на меня все смотрит. Вот ты скажи, к чему? Вчера невеселая была. Надо бы ветеринара пригласить. Как бы она у нас не заболела. Пропадем без молока-то.
— Пропадем,- угрюмо сказал отец,- нашу ораву без коровы не прокормишь.
Я слышу, как отец пьет чай, прихлебывая из блюдечка.
— Ты рамы-то связал соседке?- спросила отца мама.
— Связал.
— И сколько она оплатит тебе за них?
— А вот считай, моя цена по хлебу, а хлеб нынче подорожал. Может, и на всю сотню потянут рамы. Они добрые, из сосны.
— Хорошо бы, а то ни чая, ни сахара, ни рыбы не осталось. А все же к чему такие сны снятся? Вроде бы к изобилию. А у нас его как не было, так и нет.
— Проживем. Мясо есть. Мука – тоже. Огурцы, помидоры, капуста – в погребе. Лишь бы с коровой ничего не случилось. На расход заработаю. Заказов много. Вот и печку зовут класть.
— Смотри не продешеви.
— Да ну что ты! Разве в первый раз. Только сон с головы не выходит. Этот весовщик, в чем душа, хорек, себе на уме. Видишь, как завернул… Не заработал я. А кто же заработал. Говорю ему: «Пропадаю на колхозной работе от зари до зари, а ты мне». Он ехидничает: «Пропадает он… А время для калыма выкраивает». Ну, гад, встречу, пусть не пеняет на себя. Сам из себя праведник, а тащит под полой каждый день. Ведерко пшеницы да упрет. Я его выведу на чистую воду.
— Ты что распетушился, детей разбудишь. Это же сон.
— Ну и что. Значит, и в жизни попрекнет меня за калым. А как от него отказываться, когда у нас орава такая. Сволочь, не человек.
— Уймись, сказала тебе. Разошелся. Вчера мне приснилось, что соседка у меня на колодце коромысло украла. И что? Я должна сейчас пойти и драться с ней?
— Все равно не спущу ему…
— Дурак. Лучше скажи вот так: утро в окно — сон за окно. Скажи три раза и сон не сбудется. Да еще и перекрестись.
— Это ты мне, партийцу, советуешь?
— Не переломишься.
Я представляю, как отец замахал одной рукой, а другой разгладил непослушный вихор на лысеющей голове. И слышу, одевается он и уходит. Сейчас откроет свою мастерскую и до работы в колхозе доделает раму, а мать, как я понял по характерным звукам, которые доносятся до меня из кухни, затевает тесто, чтобы накормить нас пирожками с картошкой. Но я бы и от блинов не отказался.
В углу комнаты, где мы спим вповалку, раздается характерное для отца харканье. Просыпаясь, он всегда так делает. У него хронический бронхит, который нажил на фронте в сырых окопах. И сейчас каждое утро подолгу кашляет с придыхом, массируя легкие, выгоняя из них немочь.
Отец встает и выходит на кухню, оставляя дверь приоткрытой. Там он садится за стол и просит маму налить ему чая. А между тем, позевывая и временами еще кашляя, говорит приглушенным голосом:
— Какой сон я сегодня видел! И к чему, даже не знаю. Будто получаю пшеницу на зерноскладе за трудодни. Насыпаю мешок и несу его на весы. Второй насыпаю мешок и тоже несу его на весы. А первого мешка на весах нет. Я еще насыпаю. Подхожу к весам – пусто. «В чем дело?» — спрашиваю у весовщика. А он смеется мне в ответ и говорит: «Пшеницу пришел получать. А ты ее заработал?». «Так твою мать,- говорю,- а как же? Кто буздал топором целый год?». А весовщик и говорит: «Э-э, дорогой! А поди-ка в правление, да посчитай, сколько тебе трудодней начислили. У меня твоих данных нет».
Вот какой сон я нынче видел. Ты у меня грамотная, поди сегодня в правление и удостоверься, все ли в порядке там с моей отчетностью. Да попроси, чтобы все выписали в тетрадь, а вечером посчитаем вместе. А то не ровен час, и взаправду пшеницу будут выдавать.
— А я тоже сон видела. Но только немножко другой. Будто дою я корову. Ведро надоила, а она на меня смотрит и словно сказать хочет, что у нее еще молоко есть. Я еще присела доить. И опять у меня ведро полное. Итак, несколько раз. Уж и не знаю, куда молоко девать, а корова на меня все смотрит. Вот ты скажи, к чему? Вчера невеселая была. Надо бы ветеринара пригласить. Как бы она у нас не заболела. Пропадем без молока-то.
— Пропадем,- угрюмо сказал отец,- нашу ораву без коровы не прокормишь.
Я слышу, как отец пьет чай, прихлебывая из блюдечка.
— Ты рамы-то связал соседке?- спросила отца мама.
— Связал.
— И сколько она оплатит тебе за них?
— А вот считай, моя цена по хлебу, а хлеб нынче подорожал. Может, и на всю сотню потянут рамы. Они добрые, из сосны.
— Хорошо бы, а то ни чая, ни сахара, ни рыбы не осталось. А все же к чему такие сны снятся? Вроде бы к изобилию. А у нас его как не было, так и нет.
— Проживем. Мясо есть. Мука – тоже. Огурцы, помидоры, капуста – в погребе. Лишь бы с коровой ничего не случилось. На расход заработаю. Заказов много. Вот и печку зовут класть.
— Смотри не продешеви.
— Да ну что ты! Разве в первый раз. Только сон с головы не выходит. Этот весовщик, в чем душа, хорек, себе на уме. Видишь, как завернул… Не заработал я. А кто же заработал. Говорю ему: «Пропадаю на колхозной работе от зари до зари, а ты мне». Он ехидничает: «Пропадает он… А время для калыма выкраивает». Ну, гад, встречу, пусть не пеняет на себя. Сам из себя праведник, а тащит под полой каждый день. Ведерко пшеницы да упрет. Я его выведу на чистую воду.
— Ты что распетушился, детей разбудишь. Это же сон.
— Ну и что. Значит, и в жизни попрекнет меня за калым. А как от него отказываться, когда у нас орава такая. Сволочь, не человек.
— Уймись, сказала тебе. Разошелся. Вчера мне приснилось, что соседка у меня на колодце коромысло украла. И что? Я должна сейчас пойти и драться с ней?
— Все равно не спущу ему…
— Дурак. Лучше скажи вот так: утро в окно — сон за окно. Скажи три раза и сон не сбудется. Да еще и перекрестись.
— Это ты мне, партийцу, советуешь?
— Не переломишься.
Я представляю, как отец замахал одной рукой, а другой разгладил непослушный вихор на лысеющей голове. И слышу, одевается он и уходит. Сейчас откроет свою мастерскую и до работы в колхозе доделает раму, а мать, как я понял по характерным звукам, которые доносятся до меня из кухни, затевает тесто, чтобы накормить нас пирожками с картошкой. Но я бы и от блинов не отказался.
4 комментария
Я вот чем поинтересоваться хочу.
Были ли в деревнях профессиональные охотники, которые жили исключительно своим промыслом?
Закон такие вещи одобрял бесприкословно:
«1.Решительно воспретить местным органам власти и колхозным организациям каким бы то ни было образом препятствовать отходу крестьян, в том числе и колхозников, на отхожие промысла и сезонные работы (строительные работы, лесозаготовки, рыбные промысла и т.п.).
2.Окружные и районные исполнительные комитеты, под личной ответственностью их председателей, обязаны немедленно установить строгое наблюдение за проведением в жизнь настоящего постановления, привлекая его нарушителей к уголовной ответственности»
Постановление СНК СССР, 1930г.
Да в Конституции имелась следующая запись:
«Наряду с социалистической системой хозяйства, являющейся господствующей формой хозяйства в СССР, допускается законом мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, основанное на личном труде и исключающее эксплуатацию чужого труда».
Конституция СССР, Статья 9, 1936г.
…У меня до сих пор имеются топоры, молотки, стамески, зубила и даже отвертки тридцатых-пятидесятых годов. Топоры и молотки – с клеймом.
Деревяшки, конечно, все заменены, но лезвия топоров, отточенные и наведенные – выше всяких похвал.
Весной спилили дерево у соседа по СНТ, я ветки сучья срубал со ствола, и говорю между делом: «Топор должен быть острым, как бритва», а сосед мне отвечает: «То-то я смотрю, ты не рубишь, а как будто срезаешь…».
Я люблю работать хорошим инструментом, поэтому могу сказать однозначно: наше старое отечественное – рулит, а наше современное российское, которое китайское, – полный отстой.
)))