ГОРИЗОНТ СОБЫТИЙ

На следующее утро после операции я чувствовал себя довольно сносно. Слепой наркотический сон не вызвал каких-либо психических отклонений. А те обязательные ограничения, которые наложил лечащий врач, даже в какой-то мере успокаивали сознание, я безропотно подчинился его воли, потому что знал: все это предписывалось для моего же блага.
Мой сосед по больничной койке, вроде бы, тоже не испытывал беспокойства. Разве что сосредоточенность, с какой он относился к каждой мелочи, невыгодно выделяла его – он выглядел чужаком среди нас, как будто перенес не просто операцию, а нечто большее, сравнимое с глубокой душевной травмой.
Но утром все же в палате долго стояла тишина. Никто первым не хотел нарушать ее, боясь лишний раз тормошить товарищей по несчастью, которым и так досталось вчера по первое число. Виртуозно располосованная плоть, аккуратно стянутая швами со стерильными повязками, все же продолжала верещать на все лады, видимо, вспоминая безжалостный скальпель хирурга.
Но вот в плату вошла медсестра с набором шприцов. И каждый из нас с готовностью оголил часть ягодицы для очередной инъекции. Потом началось кряхтение, иные отпускали безобидные шутки, смешно возились под одеялами. А закончилось все громогласным заявлением здоровяка с копной седых волос на голове:
— Живем, братцы!
— И это ты называешь жизнью? – задал ему неожиданный вопрос мой сосед.
— А что? Дырки зарубцуются. Еще потанцуем,- отшутился седовласый балагур.
— Я бы поостерегся делать такие заявления…
— Почему же?
— Есть, оказывается, нечто большее, чем наша жизнь,- взволнованно продолжал мой сосед, — и я это испытал на себе.
— Ну, расскажи нам свою историю.
— Когда меня повезли в операционную, в чем мать родила, я просил небеса забрать меня к себе. Так надоели эти операции, а наркотический сон безболезненно мог бы завершиться небытием. Чем не выход: родился без рубашки, голышом и в мир иной. Все недолга.
В операционной я с любопытством наблюдал, как меня устраивали на столе; перевязывали руки, прошлись бритвенным станком по тому месту, которое должны были разрезать, хотя я и так отшлифовал его как кирзовый сапог, даже, не знаю для чего, подстригли брови. Ослепительная чистота операционной, белые халаты медсестер, блестящие инструменты, выложенные из автоклава на стерильные салфетки – все это говорило о том, что операция вот-вот должна была начаться. И только я об этом подумал, как сознание покинуло меня. Последняя мысль, которую я прокрутил в голове, была связана с моим желанием навсегда уйти из этого мира.
Но как только она погасла в моей голове, я сразу же почувствовал, что нахожусь где-то за кромкой горизонта. Впереди меня, нет теперь уже не меня, а моего сознания, которое оставило тело, простирался мягкий, влажный мрак, Не было ему ни начала, ни конца. И он не колыхался, а был ровным и спокойным. Я не знаю, с чем его можно сравнить, с какой земной или небесной субстанцией. Он ни о чем не говорил, ничего не напоминал, ни к чему не подталкивал. Но было так хорошо чувствовать его прикосновение, мое сознание благоухало в нем. Даль была бесконечной, но это не пугало. Возникло какое-то чувство облегчения, удовлетворенности достигнутым. Это ли не награда за все тяжкие испытания и трудности, связанные с пребыванием на земле!
Я не знаю, сколько это продолжалось, но было необъяснимо хорошо и спокойно в благоухающей бесконечности. Начало нового мира, куда мое сознание вот-вот должно было отправиться, не манило, не призывало навсегда порвать с прежней жизнью. Умиротворением и покоем оно, как видно, представляло, что есть совершенно другие ценности в мироздании. Но сознание это не успело осмыслить. Я почувствовал свое раненное тело, увидел ослепительную операционную, которая всем своим тяжким грузом навалилась на меня, услышал голоса медсестер. «Больной, просыпайся!», — говорили они мне и легко били по щекам, трепали за уши и нос. Как потом выяснилось, будили они меня долго. Мое сознание отказывалось возвращаться в тело. Но врачам удалось его остановить на полпути в бесконечность.
Теперь я знаю, что ждет меня после смерти – ни ад, ни рай, а умиротворение и покой в мироздании. И сожалею, что это не случилось вчера.
— Да, голова, озадачил ты меня.- А я, представь себе, ничего не почувствовал, просто заснул, а потом проснулся уже в палате.
— О чем речь? – Спросил нас лечащий врач, который зашел к нам в палату со своей свитой.- О последствиях наркоза? Всякое мерещится больным. Но это только следствие наркотического транса. Не больше.
— Но ведь там мне было так хорошо,- сказал мой сосед с болью в голосе.
— Эге, дорогой! В прошлые разы буйствовал? Было дело. И чтобы ты лежал смирно, мы ввели тебе вчера особое вещество, можно сказать, что по блату, как больному со стажем. Вот ты и шагнул за горизонт событий. Здесь, на земле ты человек. Понимаешь, человек! А там будешь космической плесенью. Гордись тем, что природа дала тебе шанс проявить себя, как личность.
Мой сосед ничего не сказал в ответ доктору. Не знаю, остался ли он при своем мнении, может быть, все списал на наркоз, но выписался он из больницы, ни разу не улыбнувшись нам. Мне показалось, что он стал другим человеком. Или сбрасывал с себя все человеческое, чтобы скорее шагнуть за горизонт событий.