Вованька Падлов...

Антон Пирамидонович Смехов

«Вованька Падлов» ( рассказ)

Вованька Падлов, семидесятилетний Мордовский пенсионер-нищеброд, отданный пятнадцать лет тому назад в рабство к хозяину сайта Сру Димке Кравчуку, дождавшись когда Кравчук и модераторы в ночь под Рождество ушли на билядки, достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую знакомую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на мониторы, покосился на темный образ Кравчука, по обе стороны которого тянулись полки с колодками в которых томились пользователи сайта Сру, прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
«Милые дедушки, Константин Евграфович, Степан Кондратьевич, Тимофей Вилохватович! — написал он. — Пишу вам письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю вам всего от господа бога, в которого не верю не хера. Нету у меня ни Родины, ни отцов, ни маменьки, только вы у меня одни, придуманные, остались».
Вованька перевел глаза на темное монитор, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своих выдуманных дедов. Это были маленькие, тощенькие, но необыкновенно юркие и подвижные старикашки лет 150-ти, с вечно смеющимися лицами и пьяными глазами. Днем они спят на кладбище или балагурят с покойниками, ночью же, окутанные в просторные тулупы, ходят вокруг деревни и стучат в свои колотушки. За ними, опустив головы, шагают старый Мухтар, кобелек Джульбарс, Шарик и три танкиста, Рекс с Леликом и Боликом и собака Баскервиль. Этот Баскервиль необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за обе две ноги, забраться в ледник или украсть у жида курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Теперь, наверно, деды стоят у ворот, щурят глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурят с колхозницами. Колотушки их подвязаны к поясам. Они всплескивают руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплют то доярок, то свинарок.
— Кокаинчику нешто нам понюхать? — говорят они, подставляя бабам свои табакерки.
Бабы нюхают и чихают. Деды приходят в неописанный восторг, заливаются веселым смехом и кричат:
— Отдирай, примерзло!
Дают понюхать кокаину и собакам. Собаки и поводыри чихают, крутят мордами
и, обиженные, отходят в сторону. Баскервиль же из почтительности не чихает и не вертит хвостом, он тащится. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом…
Дед Вованьки Константин Евграфович при жизни был белогвардейцем, Григорьевским трижды три кавалером. Награжден девятью крестами Гришки Липца за бой с красными интервентами под Монте-Кассино. Герой остановил атаку 150 тачанок, лошадей загрыз, конюхов и пулеметчиков зарубил, пулемёты загнул в морские узлы. Погиб от самогона с купоросом.Дед Степан Кондратьевич был героическим танкистом. Служил 17 ым пулеметчиком на секретном танке ПМТ 34. Песчаный Мордовский танк деда участвовал в битве под Фермопилами. В этом мировом сражение сошлись древнегреки, джунгары и инопланетяне. От прилёта греческого горшка с огнём танк сгорел вместе с дедом и экипажем. В танке погибли зоо кочегаров, 100 пушкарей, 20 пулеметчиков и один шофер. Вованька ездил на место битвы со школьной экскурсией в 1970 году. Нашёл кучу костей и в этой куче тазобедренный сустав деда. Кость похоронил на деревенском погосте. Дед Тимофей Вилохватович был легендарным снайпером на финской войне. Страдал куриной слепотой, не видел не хера, но нюх имел фантастический. Хитрый дед садился на телегу и ездил по лесу прикинувшись слепым. Финские кукушки увидев слепого расслаблялись и пердели. Тимофей бил из пращи по запаху и враги валились на землю. На счету героя 450 сбитых финских снайперов. Дед был награжден 450-тью значками «Ворошиловский стрелок».красными труселями вышитыми ромашками и личными поцелуями в лоб маршалов Ворошилова и Буденного. Тимофей погиб от удара по лбу при падении гнилой берёзы.
Отцов у Вованьки было оба два. Один распахал все степи джунгар трактором Керзон. Другой возил сено в Каракумских песках на могучем Урале. Читатель конечно скажет вранье, а вот и нет, было это и все тут. А виноваты в этом феномене монгольское иго, Александр Невский, князь Донской, Иван Грозный, Суворов, Кутузов, Шукшин и Высоцкий. Но главный виновник усатый тиран Сталин. Это он и его лысый друг Хрущов все деньги в стране извели на космические ракеты и Магнитки. А вот женских трусов в Мордовских деревнях не было совсем. Бабы бегали с голой жопой и подвергались массовым сексуальным домогательствам. Так и появилось у Вованьки три деда и два отца. А доказательств этому нет, сами возьмите и докажите.
Вованька вздохнул, умокнул перо и продолжил писать:
«А вчерась мне была выволочка. Кравчук выволок меня за волосья на сайт и отчесал шпандырем за то, что я опять врал и по нечаянности заснул. А на неделе Вшивая Лена велела мне почистить щуку, а я начал с хвоста, а она взяла щуку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Модераторы надо мной насмехаются, посылают в жопу и велят красть в Википедии сплетни и фейки, а Кравчук бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают сушёное гавно, в обед тухлую капусты из бород патриотов и к вечеру кислый патриотический квас, а чтоб чаю или щей, то Кравчук сам трескает. А спать мне велят в сарае, а когда ихний Липец плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку с Гришкой. Милые дедушки, сделайте божецкую милость, возьмите меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности… Кланяюсь вам в ножки и буду вечно всех богов молить, увезите меня отсюда, а то помру...»
Вованька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду вам кокаин тереть, — продолжал он, — всем богам молиться, а если что, то секите меня, как Сидорова Жору. А ежели думаете, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь и сапоги чистить Канадцам, али заместо Пустомельникова в курьеры пойду. Дедушки милые, нету никакой возможности, просто смерть одна. За Россию рву жопу, за потомков.Продали мою родину, просрали в беловежской пуще. Татарные монголы и прочие предатели патриоты. А патриотутки ихние вообще подлые сучки. На пляжах в Майами трясутся пиз… ми и в ноутбуки пялются. Я им пишу в лички, пришлите фотки ваших пи… д, а они хохочут и посылают в жопу. Я ведь женскую пи… у никогда не видел, а жопу видел только два раза, и то свою, и в зеркало. Хотел было пешком на деревню бежать, да валенок один и им Кравчук свой самолёт заводит, да и морозу боюсь и лыж у меня нету. А когда вырасту ещё больше, то за это самое буду вас на кладбище к вечеру будить и в обиду никому не дам, а помрёте ещё раз, стану за упокой душ молить, всё равно как за мамку и за папок многочисленных и за Россию.
А Интернет он большой. Страницы всё патриотские и подлецов патриотов много, а покоя мне нету и авторы все злые. По теткам тут ребята не ходят и на клирос петь Тимофеева никого не пущает.
Милые дедушки, а когда у предателя, председателя колхоза, будет елка с гостинцами, возьмите мне орех от авокадо и в пещере Циклопа спрячьте. Попросите у директора школы, скажите, для Вованьки».
Вованька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для председателя колхоза всегда ходили в лес деды и брали с собою внука. Веселое было время! И деды крякали, и мороз крякал, а глядя на них, и Вованька крякал и даже гулко пукал. Бывало, прежде чем вырубить елку, деды выкуривали трубки, долго нюхали кокс, посмеивалися над озябшим Вованькой… Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц с копытами… Деды не могут чтоб не крикнуть:
— Держи, держи… держи! Ах, куцый дьявол!
Срубленную елку деды тащили в председательский дом, а там принимались убирать ее… Больше всех хлопотала барышня Танька с ореховыми волосами, любимица Вованьки. Когда еще была жива Вованькина мать и работала на ферме, Танька кормила Вованьку леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же мамка умерла, сироту Вованьку спровадили в избу-читальню к дедам, а из неё в Интернет к Кравчуку…
«Приезжайте, милые дедушки, — продолжал Вованька, — Христом богом вас молю, возьмите меня отседа. Пожалейте вы меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу по России, окровавленой проклятыми патриотами. А намедни Кравчук колодкой по голове ударил, так что я упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже жизни последней патритутки, всякой… А еще кланяюсь Але Аловой, Андрюхе Валову и братьям Тютюнниковым, гармонию мою никому не отдавайте, а отошлите её по скайпу Гришке Липцу, пусть подавится жид вонючий. Остаюсь ваш внук, невежа и бездарь, Вован Падлов, милые дедушки приезжайте».
Вованька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку… Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:
На Мордовскую деревню дедушкам.
Потом почесался, подумал и прибавил: «Всем трём сразу ». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу…
Ленка Хусельникова, которую он расспрашивал накануне, сказала ему, что письма опускаются в дверную щелку таксистам, а таксисты развозятся их по всей земле на Хундаях со звонкими гудками. Вованька добежал до первого такси и сунул драгоценное письмо в щель…
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал… Ему снилась печка. На печи сидят деды, свесив босые ноги, и читают письмо свинаркам… Около печи ходит Баскервиль и вертит хвостом…