про собрание
В избу набилось народу видимо и не видимо. И я вместе со всеми набилась. Не видимо — потому что мужики так сильно накурили, что я даже не могла разлядеть нокоть на правой руке, когда поднесла его близко к своим глазам, что б откусить заусенец.
«Блять, ну и накурили!», крикнул наш Председатель Дмитрий Владимыч Фырчук. Все сразу стали крутить во все стороны своими головами, что б разглядеть в дыму Ленку Взашейькину, потому что её у нас в деревне знали только как блять. И решили, что Председатель обратился личьно к ней.
Но так как ничего не было видно, то стали ощюпывать друг дружку, что б вычислить Ленку.
Бабы ржали, мужики хихикали. Так продолжалось почьти 3-ри часа, до тех пор пока Дмитрию Владимычу не надоело и он заорал громко прегромко: «А ну ка прекратить разнузданное веселье!»
Пока Гришка Липицкий искал в своём телефоне в интэрнэте осюморон «разнузданное веселье», Фырчук добавил: «Накурили так, что хоть топор вешай!»
«Это мы мигом», — живо откликнулся дед Воняй и уже через пять минут по крикам «что за мудак догадался подвесить на верёвке топор?», все поняли, что Воняй понял слова Председателя очень уж дословно. Кто-то догадался открыть фортку. Весь дым выдуло. Туда же пропихнули упиравшегося деда. Но сначала, как водиться по этикету, хорошэнько отмудохали. Топор отвязали. Двух человек перебинтовали.
После того, как были соблюденны все формальносьти с дымом и процэдуры с Воняем, Фырчюк высморкал в платок свой нос и продолжил:
«Дорогие лопатинцы и ихи бабы! У нас на повеске дня три вопроса. Первый — личьное дело Хуясина-Косолапского. Потом танцы. А в конце — отчёт Валентины Ивановны Сидоровой об её поездке в Москву».
Бабы не довольно закричали, что б танцы были первым пунктом, а то мол они уйдут на хер.
Деватся было не куда. Фырчук сам лично поставил свою любимую пластинку и стал крутить ручьку трофейного патефона. Из трубы полился вальс «На сопках Маньжурии».
При первых звуках музыки в Ленку Утятникову будто бес вселился. Она сразу же выскочила в цэнтр и с задорным криком «эх же бля!» стала сильно стучать каблуками в пол. От пыли, которую она подняла в верх все стали чихать, а Ленка наплевав на плавную музыку в патефоне, проорала частушку:
«Очень вкусная маца
у канадского Липца.
В паре с ихней Леночькой
Спиздил две тарелочки!
Как над нашим, над Воняем
Веник тучи разгоняет.
Говорит сваму нахалу:
Срёшь ты профилем „Rehau“.
Дед Воняй заскулил под дверями: „Сволочиии… Чтоб вы все сдохлииии… Да я ж за Верку Кузьмину жопу любому порву. Даже свою не пощежу! И мне не важно, что сочиняет за неё какой то мужык. Всё равно порвуууу“.
Но деда не слышали, потому что было шумно.
Никто, кроме Утятниковой не поддержал скучьную пластинку и её частушки, хотя мужики хлопали в ладоши. Им было радосно видеть, когда Ленка вертелась в танце и сарафан у неё задирался аж до под бородка.
А бабы шептались промеж себя: „Вот же безтыжая! Иш ты как жопой то вертит, кабыла пучиглазая“.
И стали просить наших баяниста с гитаристом, чтоб они взяли музыкальную часть в свои руки.
Гришка Липицкий важно сплюнул на пол и интелегентно вытерев рот рукавом, взял в свои руки боян, а Сашка Миронов, но уже в свои — гитару. И они на счёт „раз-два-три“ одновременно заиграли и запели дуетом. Наверно долго перед этим рипетировали. Гришка бодро запел „Зайка моя, я твой тазик“, а Сашка затянул „Плачу я, что жизнь свою растратил, воровал, а гроши не сберёг“.
Это они хитро придумали, потому что те, кто любит енергичную музыку, плясали под Гришку. А кому хотелось пообжыматся в тихом танце — те топтались под Сашкино нытьё.
К ужину все устали и вспотели. Пришлось перейьти ко второму пункту.
»Товарищи, — громко крикнул Фырчук, — оказываеться кое кому не нравиться наш постоянно действующий Президент. А значит и вся наша любимая Родина!
Этот кое кто на выборах вместо того, что б поставить крест на фамилии Путин, взял да и не поставил. А поставил наоборот на Грудинине. А так как на всех бюлютенях я сам личьно заранее написал с зади фамилию каждого лопатинца, то легко был вычислен этот кое кто. Вот он!"
После этих слов Дмитрий Владимыч резко выбросил в перёд свой указатильный палец и тот ткнул прямо в Хуясина-Косолапского. Народ ахнул. В избе повисла жуткая тишина. Даже было слышно, как у Петровны булькало в животе.
У неё всегда там что то булькает после того, как она покушает свиные биточьки с капустой в нашей столовой. Мы уж ей сколько раз говорили, что б она не ходила в столовку перед собранием. Но куда там! «У меня на нервной почьве апетит разыгрываеться», — отвечала. Вот и в этот раз капуста и биточьки в нутри неё разыгрались не на шутку.
Театрально выждав затянувшуюся паузу, Фырчук продолжил: «Это что ж получаеться? А получаеться то, что Владимир Владимирович потерял один голос на выборах. И самое страшное, что отнял его наш с вами товарищ, который вроде как оказался оказался совсеи и не товарищ, а гад. Вся отчётность Лопатинского района по выборам накрылась медным тазом».
«А я тут при чём, — заорала Олька Пендель Айс. Если я немка по происхождению, так на меня всех Hund можно повесить? Так что ли?
Ну да, я единственная в деревне, у кого есть медный таз. Ну и höhr ли? Я без него как без knochen. Ну в смысле, как без рук. Для варенья он очень полезная вещь на küche. Не отдам! Что хотите делайте, не отдам!»
«Вот дура-то, — просунул в фортку голову подслушавший дед Воняй, — ты отчётность отдай, а таз свой можешь себе оставить. Правильно я говорю, товарищ Председатель?», — заискивающе обратился к Дмитрию Владимычу наказаный Воняй.
«А старый хрен дело гутарит. Пустите его», — смиловался Фырчук.
Дверь открыли и обрадованный Воняй как на крыльях влетел в избу. Все стали его похлопывать по плечу и приговаривать «здорво ты про таз придумал!»
Даже кузнец Гуткин один раз хлопнул. Правда посьле этого пришлось плачющего от боли деда уложить на две сколоченые доски и с переломаной ключицей унести в трам. пункт. Липницкий и Миронов провожали его «маршем Славянки». Порывавшуюся сплясать Утятникову еле удерживали Сонечька и Беня Квадрокоптеров.
Во время всей этой суматохи все успели забыть про Хуясина-Косолапского и про меня. А ведь я готовила доклад о своей поздке в Москву и о приездке обратно в Лопатино… Обидно.
«Блять, ну и накурили!», крикнул наш Председатель Дмитрий Владимыч Фырчук. Все сразу стали крутить во все стороны своими головами, что б разглядеть в дыму Ленку Взашейькину, потому что её у нас в деревне знали только как блять. И решили, что Председатель обратился личьно к ней.
Но так как ничего не было видно, то стали ощюпывать друг дружку, что б вычислить Ленку.
Бабы ржали, мужики хихикали. Так продолжалось почьти 3-ри часа, до тех пор пока Дмитрию Владимычу не надоело и он заорал громко прегромко: «А ну ка прекратить разнузданное веселье!»
Пока Гришка Липицкий искал в своём телефоне в интэрнэте осюморон «разнузданное веселье», Фырчук добавил: «Накурили так, что хоть топор вешай!»
«Это мы мигом», — живо откликнулся дед Воняй и уже через пять минут по крикам «что за мудак догадался подвесить на верёвке топор?», все поняли, что Воняй понял слова Председателя очень уж дословно. Кто-то догадался открыть фортку. Весь дым выдуло. Туда же пропихнули упиравшегося деда. Но сначала, как водиться по этикету, хорошэнько отмудохали. Топор отвязали. Двух человек перебинтовали.
После того, как были соблюденны все формальносьти с дымом и процэдуры с Воняем, Фырчюк высморкал в платок свой нос и продолжил:
«Дорогие лопатинцы и ихи бабы! У нас на повеске дня три вопроса. Первый — личьное дело Хуясина-Косолапского. Потом танцы. А в конце — отчёт Валентины Ивановны Сидоровой об её поездке в Москву».
Бабы не довольно закричали, что б танцы были первым пунктом, а то мол они уйдут на хер.
Деватся было не куда. Фырчук сам лично поставил свою любимую пластинку и стал крутить ручьку трофейного патефона. Из трубы полился вальс «На сопках Маньжурии».
При первых звуках музыки в Ленку Утятникову будто бес вселился. Она сразу же выскочила в цэнтр и с задорным криком «эх же бля!» стала сильно стучать каблуками в пол. От пыли, которую она подняла в верх все стали чихать, а Ленка наплевав на плавную музыку в патефоне, проорала частушку:
«Очень вкусная маца
у канадского Липца.
В паре с ихней Леночькой
Спиздил две тарелочки!
Как над нашим, над Воняем
Веник тучи разгоняет.
Говорит сваму нахалу:
Срёшь ты профилем „Rehau“.
Дед Воняй заскулил под дверями: „Сволочиии… Чтоб вы все сдохлииии… Да я ж за Верку Кузьмину жопу любому порву. Даже свою не пощежу! И мне не важно, что сочиняет за неё какой то мужык. Всё равно порвуууу“.
Но деда не слышали, потому что было шумно.
Никто, кроме Утятниковой не поддержал скучьную пластинку и её частушки, хотя мужики хлопали в ладоши. Им было радосно видеть, когда Ленка вертелась в танце и сарафан у неё задирался аж до под бородка.
А бабы шептались промеж себя: „Вот же безтыжая! Иш ты как жопой то вертит, кабыла пучиглазая“.
И стали просить наших баяниста с гитаристом, чтоб они взяли музыкальную часть в свои руки.
Гришка Липицкий важно сплюнул на пол и интелегентно вытерев рот рукавом, взял в свои руки боян, а Сашка Миронов, но уже в свои — гитару. И они на счёт „раз-два-три“ одновременно заиграли и запели дуетом. Наверно долго перед этим рипетировали. Гришка бодро запел „Зайка моя, я твой тазик“, а Сашка затянул „Плачу я, что жизнь свою растратил, воровал, а гроши не сберёг“.
Это они хитро придумали, потому что те, кто любит енергичную музыку, плясали под Гришку. А кому хотелось пообжыматся в тихом танце — те топтались под Сашкино нытьё.
К ужину все устали и вспотели. Пришлось перейьти ко второму пункту.
»Товарищи, — громко крикнул Фырчук, — оказываеться кое кому не нравиться наш постоянно действующий Президент. А значит и вся наша любимая Родина!
Этот кое кто на выборах вместо того, что б поставить крест на фамилии Путин, взял да и не поставил. А поставил наоборот на Грудинине. А так как на всех бюлютенях я сам личьно заранее написал с зади фамилию каждого лопатинца, то легко был вычислен этот кое кто. Вот он!"
После этих слов Дмитрий Владимыч резко выбросил в перёд свой указатильный палец и тот ткнул прямо в Хуясина-Косолапского. Народ ахнул. В избе повисла жуткая тишина. Даже было слышно, как у Петровны булькало в животе.
У неё всегда там что то булькает после того, как она покушает свиные биточьки с капустой в нашей столовой. Мы уж ей сколько раз говорили, что б она не ходила в столовку перед собранием. Но куда там! «У меня на нервной почьве апетит разыгрываеться», — отвечала. Вот и в этот раз капуста и биточьки в нутри неё разыгрались не на шутку.
Театрально выждав затянувшуюся паузу, Фырчук продолжил: «Это что ж получаеться? А получаеться то, что Владимир Владимирович потерял один голос на выборах. И самое страшное, что отнял его наш с вами товарищ, который вроде как оказался оказался совсеи и не товарищ, а гад. Вся отчётность Лопатинского района по выборам накрылась медным тазом».
«А я тут при чём, — заорала Олька Пендель Айс. Если я немка по происхождению, так на меня всех Hund можно повесить? Так что ли?
Ну да, я единственная в деревне, у кого есть медный таз. Ну и höhr ли? Я без него как без knochen. Ну в смысле, как без рук. Для варенья он очень полезная вещь на küche. Не отдам! Что хотите делайте, не отдам!»
«Вот дура-то, — просунул в фортку голову подслушавший дед Воняй, — ты отчётность отдай, а таз свой можешь себе оставить. Правильно я говорю, товарищ Председатель?», — заискивающе обратился к Дмитрию Владимычу наказаный Воняй.
«А старый хрен дело гутарит. Пустите его», — смиловался Фырчук.
Дверь открыли и обрадованный Воняй как на крыльях влетел в избу. Все стали его похлопывать по плечу и приговаривать «здорво ты про таз придумал!»
Даже кузнец Гуткин один раз хлопнул. Правда посьле этого пришлось плачющего от боли деда уложить на две сколоченые доски и с переломаной ключицей унести в трам. пункт. Липницкий и Миронов провожали его «маршем Славянки». Порывавшуюся сплясать Утятникову еле удерживали Сонечька и Беня Квадрокоптеров.
Во время всей этой суматохи все успели забыть про Хуясина-Косолапского и про меня. А ведь я готовила доклад о своей поздке в Москву и о приездке обратно в Лопатино… Обидно.
2 комментария
Но мастурбировать на свое отображение в зеркале у него не особо получалось, ибо Фырчук выглядел не ахти, от чего перманентно страдал и плакал.
Однако, ему повезло.
Когда в Кремле появился Петрович (которого сотрудники Управления Делами президента и аналогичной Администрации сразу же прозвали «Машкой» и «Говорящей головой»), дела у Фырчука пошли в гору: у извращенцев оказалось много общего; не только половые пристрастия объединяли их; главным двигателем прогресса оказалась взаимообразная жажда власти, возможность управлять людскими судьбами и наплевательское отношение к наивным людям, на которых сладкая парочка делала свое состояние.
Фырчук был микроскопической сошкой на горизонте Петровича, но гидроцефал любил клевать по зернышку, действуя по принципу: «с паршивой овцы хоть шерсти клок», а Фырчук души не чаял в Петровиче, записался в клуб его фанатов, повесил портрет своего кумира в туалете, и поэтому рукоблудие стало представлять для него большой интерес.
Петровичу, конечно, очень понравилось, что какой-то задрот эротически фантазирует на его изображение, но, при встрече, он как бы намекнул Фырчуку:
— Я – второй в Риме. А ты – будешь первым в зачуханной гальской деревне.
И не смей мечтать о большем. Иначе тебе в задницу вставят ананас.
— Ооо!.. – сладострастно закатил глаза Фырчук.
— Мало?! Тогда – Царь-колокол!
— Ммм!.. – забился в предоргазмическом состоянии бывший программер сайта «Gay.ru».
— Успокойся. Захочешь подняться – и тебе в задницу ничего не вставят. Никто и никогда.
— Ууу… — сдулся Фырчук, спускаясь на Землю.
Жулики договорились: разделили сферу влияния. Петрович отправился грабить весь российский народ, а Фырчук – его малую часть (уже ограбленную Петровичем), помешанную на опубликовании своего стихотворчества в Интернете.
Как ни странно, при наличии всенародной ненависти, некоторые из ограбленных, наоборот, всячески поддерживали хищнические устремления обеих жуликов.
Видимо, исключительно по причине наличия частнособственнических козырных интересов…
***
Как-то грустно получилось…
А что делать?
)))
Бабы недовольно закричали, что б танцы были первым пунктом, а то мол они уйдут на хер.
Я присел от страха за реставрированной колонной.
Вакханалия. Знакомое слово? К утру я поседел, как Куравлёв в кф Вий, (Кста, Вий – это ресницы, по-украински. Так, к слову), постарел и обрюзг. Но насмотрелся и наслушался, мама не горюй.
Сначала бабка в сарафане без кальсон хоровод одна водила так, что только в глазах мелькало, и волосы развевались там, под мышками, и на голове.
Про председателя ваще молчу. Мало того, что похож на педика, на собрание приперся в тельняшке с галстуком на шее, в трико и красных мокасинах, так ещё и голубой берет ВДВ задом/наперед натянул на уши. Ещё и друга своего Петровича притащил – гидроцефального карлика. Тот в середине дискотеки начал орать: — Дипёпал давай, Дипёпал!!!
Выперся в центр круга, и под старый хит «3 танкиста, 3 веселых друга», начал энергично двигать ручками, а-ля «пилю с двух рук» — тычь-тычь-тычь.
Ну, лопатинцы и натыкали ему за клубом. Дипёпала дали.
К 2м часам ночи все нажрались, и атызбытка чюств, принялись декларировать стихи. Причём одновременно и свои. Меня тогда обильно вырвало, как в 8 классе от немерено выжратого теплого Вермута. Но никто не обратил внимание, все были увлечены своим творчеством. Председатель Фырчук, сладострастно дирижировал, закатив шары и головенку навзничь.
Периодически на трибуну заходила какая-то тётка, в вязаной кофте и синей шали на пояснице, но её никто не слушал. В итоге трибуну выбросили в форточку, а тётке налили граненый графин самогона. Форточка оказалась меньше тумбы, поэтому выпала вместе с окном до потолка. За это мужики снова отмудохали Петровича, который мирно качумал в углу за шторой, куда все ходили по нужде.
Утром я вызвал попутный автобус до ближайшего райцентра, и был таков. Тоже не услышав отчёт тётки о поездке в Москву.