Габой

… и когда они налили,
По чючуть, по полстакана,
Из ночи, рыгая пивом,
Вышел …
Правильно!
… сам Уткин.
Все допил единым махом,
Сел с вождями, и продолжил
Сагу выше, кака хотник
У Перова на картине.

«Значит так: волна 3 метра,
Расступилась влево-вправо,
Наш Чепай на колеснице,
Аки бох вдруг из пучины,
В ореоле брызг летящих,
И в лучах восхода сонца,
С нимбом ярким над папахой,
Выехал на пляж Канкуна.
Это в Мексике, — слил водку, —
На востоке Юкатана, —
Говард Уткин в одну тару,
Отобрав у всех стаканы,
Залпом выпил и продолжил,
Захмелев на полуслове,
Голова его поникла,
И раздался храп внезапный.

Но внезапно ГУт проснулся,
Словно штирлиц – бодро-трезвый,
Осмотрел пустую тару,
И, вздохнув, достал канистру.
(Он всегда возил с собою,
Как НЗ, канистру с пивом),
Отхлебнув, просил напомнить,
На чём он остановился.
«Как Чепай в Канкун приехал,
Как возник вдруг из пучины,
Словно бох в лучах и брызгах,
И все ниц пред ним упали».

— Нее, ваще не так все было,
Чёта я приврал немного:
«Выехал Чепай на берег,
На скрипучей колеснице …
Тьфу, бля, на своей тачанке,
И все нахуй разбежались.
А скрипела, потому что,
Ехал он по дну морскому,
Изафстралии полгода,
И тачанка заржавела …»

— Ну, ты бля, спиздел в натуре,
Аж, полгода под водою! –
Усомнился Рабинович,
Но убит был храбрым чукчей.

— Ну, так вот, — продолжил Уткин,
Не забыв свою канистру:
«Выехал Чепай на берег,
И упал. Был страшно ранен.
Не забыв канешно пукнуть,
Разогнать мух и москитов,
Что уже успели яйца,
Отложить в кровавых ранах.
Был он путеным изрублен …
Помните, что кучу сабель,
Взял с собою в путь Чепаеф?
Ну, когда танк в переплавку,
Здал, со взорваным танкистом,
И наделал эту кучу,
Чтобы сабли не кончались.
Так одна из этих сабель,
В батискаф вдруг превратилась,
Но, с ногами и руками,
И, бля, с путена головкой,
Сверху, вместо крышки люка.
Так вот, эта крышка люка,
Тьфу, бля, путена головка,
Была ботоксом набита.
И в ней сабли застревали,
Пули, ПТУРСы и снаряды …

А-а, когда вдруг превратилась
В батискаф внезапно сабля,
Спал, сидел Чепай в тачанке,
И, бля, этого не видел.
От удара он очнулся,
И давай махать руками,
И стрелять во все на свете,
В батискаф, акул и рыбу.
Всех убил, вот только путен,
Больше всех неуязвимый,
Бил Чепаева секирой,
Взяв в багажнике тачанки.
Кое-как отбил Чепаев
Все атаки батискафа,
И уже глубокой ночью,
От него он оторвался.
Повернув не там, где нужно,
А пораньше на проселок,
И среди морской капусты,
Затерялся где-то в бездне.
Крюк пришлось давать немалый,
Но зато – живой остался,
И теперь лежит на пляже
Мексиканском, хоть и ранен.
Только все вдруг разбежались,
Не намазав раны ёдом,
И не предложыф Чепаю
Ни воды, ни кваса с хлебом.
Хорошо, что проезжали
Дон Кихот и Санчо Панчес,
И в бинокль разглядели,
Что над чем-то чайки вьюца.
Прискакали, а там вон чё:
Весь изрубленный Чепаеф
Хочет пить, а в ранах – черви,
И опарыши с глистами.
Дали фляжку с Сенчи Фенси,
Ёдом раны залечили,
А глистов, червей собрали,
На рыбалке пригодяцо.
Смазали затем тачанку,
Накачали все колеса,
Зарядили аркебузы,
И спросили: — Хули надо?
— Я сюда так долго ехал, —
Закурил Чепай окурок, —
Полетать на СуперДжете.
Только здесь он и остался.
— Апаздал. Уже всё здали …
— А кому?
— В цветмет, каму же.
Патаму што СуперДжеты,
Нахуй не нужны каму-то,
Как и йобаный ваш путен.
Тут Чепаев встрепенулся,
Взял подмышку аркебузу,
И пошел обратно в море,
С батискафом поквитацо.
Вот такая, сцуко, сага».
ГУт допил канистру пива.

На востоке солнце встало,
Сытикеткой «made in Japan»,
Догорали в ямке угли,
И дымок тихонько вился,
А вожди вокруг молчали,
Ахуевшие от саги,
Внутри думая о Пуе:
«Вот судьба у человека, —
Нахуй никому не нужен!
Ни он сам, ни самолеты.
Нахуя тогда родился?»
— А чё дальше с пуем стало? —
Вдруг спросил вождь трактористов.
— Щас придёт Могилкин Юша,
И расскажет чё с ним стало.
ГУт поднялся, взял канистру,
Отряхнул рукою жопу,
И пошел, свистя «Калинку»,
В направленье космодрома.

)))))))