Про Кондратия Хмелюка

Рассказ моего друга Василия, волынского скотника.

Мой земляк, Кондратий Хмелюк — мой ярый идейный противник. Дед Кондратия был заклятым бандеровцем, членом ОУН (УПА). Когда разгромленные повстанцы кучками разбрелись по лесам и превратились в одичалых бандитов, он, крадучись в ночи проникал в село к своей Маричке и зачал Кондратию отца, которого впоследствии за антисоветскую деятельность и шпионаж в пользу США запроторили в Сибирь, так что Кондратию достались от него только пожелтевшие письма да фотографии в семейном альбоме.

Покамест я обретался в таком соседстве, Кондратий мне проходу не давал, пытаясь обратить меня в свою веру, «не мытьем, так катаньем». Бывало, что и лупцевал меня, упорно не желавшего поддерживать его мечту «про вильну Украину». Один раз я так и заявил Кондратию, что лучше в Совдепии с москалями, нежели на воле с бандеровскими отморозками, потому как при москалях у честного труженика есть хотя бы последние штаны!
Но вот наконец-то я вздохнул с облегчением — запропастился Кондратий, неведомо куда. Правда, что то было за облегчение, когда уже набрали обороты первые ласточки лихих девяностых и поползли уже с меня последние штаны…

Где-то в самом разгаре лихих девяностых проведал я, как поураганил Кондратий Хмелюк. Приплелся Кондратий, как побитый пёс, в родное село подыхать. В родительской хате Хмелюков уже хозяйничала чужая семья, которой сестра Кондратия, Варвара, уехавшая с мужем в город, продала отчий дом после того как старую Хмелючку отнесли на кладбище и стали уже было растаскивать помаленьку с покинутого подворья всё, что можно было сдать в металлолом.

Приютил Кондратия какой-то горький пьяничка, одинокий как перст у калеки, в сирой убогой халупе. За стаканом у Кондратия чесался развязанный оковитой язык, он выкладывал собутыльнику и вдохновенному слушателю всю свою ураганную подноготную. А у горького пьянички тоже, известное дело, на языке то, что у трезвого на уме — растрезвонил по всему селу, так что даже глухой дед Губанюк, читавший по губам, узнал про похождения Кондратия.

Всплыло, что Кондратий в городе связался с какими-то своими «однодумцами», которые на самом деле оказались вербовщиками «пушечного мяса» для Дудаева. На ночь Кондратия заперли в сыром подвале с огромными голодными крысами, в густых зарослях паутины под грозящими обвалиться балками, а на следующий день вытащили оттуда за шкирку и заставили издеваться над пленными федералами, которые были не какими-то ненавистными Кондратию москалями, а представителями вовсе неведомых ему нацменьшинств, которые давным давно уже и мечтать перестали о независимости горсточек своих территорий.

Осмотревшись, Кондратий выяснил, что заправляют боевиками не чечены, а заморские «инструкторы», которые были вовсе не инструкторами по военной подготовке, в которой они ни в зуб ногой, «инструкторы» были представителями заморских олигархов, через них нувориши, которым было самым наглым образом наплевать на интересы каких-то диких горцев, диктовали всем завербованным свою злую волю. Подчинив себе Кондратия, они зомбировали его, дали ему секретное задание и финансы на его выполнение. Вместе с другими земляками-закарпатцами Кондратия забросили на Восточную Украину, реализовывать планы Аллена Даллеса. Задание Кондратия Хмелюка находилось в полном соответствии с его фамилией, поскольку состояло оно ни в чём ином как в спаивании русских людей. На заморские шиши Кондратий Хмелюк развернул масштабное производство палёной водяры, на те же самые шиши купил себе «крутую крышу», что позволяло ему палить пойло в буквальном смысле легально, потому Кондратий нисколько не боялся даже уполномоченных представителей власти, а со временем так оборзел, что размечтался о местечке в высших эшелонах этой власти, нацелившись уж было баллотироваться в Верховную Раду, как внезапно, без всякого предупреждения, откуда ни возьмись, да как хвати Кондратия кондрашка, да и вышел весь амбициозный дух из него вон, как будто его там и не было.

Теперь Кондратий Хмелюк передвигался на костылях, еле держал в руках стакан и даже по-трезвому еле ворочал заплетающимся языком. Промучился Кондратий где-то с месячишко да и подох, как собака под забором, и зарыли его как собаку, и заросла его убогая могилка пышным бурьяном…

Уже настолько его забыли, что и кладбищенский сторож, когда косил бурьян, затоптал то место, беспечно дуя носом весёлую коломыйку.
А я подумал: «вот тебе, бабушка, и „вильна Украина“ в Юрьев день!»