Мекленбуржец - и Южногерманский шпион

– Значит, мы с вами хлебаем из одной тарелки, – сказал генерал, наблюдая за тем, что доставал Штирлиц из портфеля. – В каком вы звании?

– Я дипломат. Советник третьего управления МИДа.

– Будьте вы прокляты! – сказал генерал, присаживаясь на кресло, вмонтированное за выступом маленького умывальника. – Во всем виноваты именно вы.

– Почему?

– Потому, что вы определяете внешнюю политику, потому, что вы довели дело до войны на два фронта. Прозт!

– Прозит! Вы мекленбуржец?

– Да. Как вы узнали?

– По «прозт». Все северяне экономят на гласных.

Генерал засмеялся.

– Это верно, – сказал он. – Слушайте, а я не мог вас видеть вчера в министерстве авиации?

Штирлиц поджался: он вчера подвозил к министерству авиации пастора Шлага – «налаживать» связи с людьми, близкими к окружению Геринга…

Семнадцать мгновений весны

Юлиан Семенов

Приграничный городок Зоннеберг — был грязен и омерзителен. Он действительно был приграничным — на границе между Баварией и Тюрингеном. Сейчас это были — территории, принадлежащие двум различным государствам, соответственно Южной Германии и Северной Германии. Это никого сейчас, в 2090 году, не удивляло и не могло удивлять. Хотя каких-то 73 года назад эти «географические новости» — как когда-то выразился Владимир Маяковский — сильно бы удивили «знатоков» и «эрудитов». Что поделать — когда-то, например, Украина и Россия — были республиками одного государства, СССР, затем — по вине каких-то властных неадекватов — разъединились, а, кстати говоря, в описываемом 2090 году — опять стали одним государством. Зато Запад, Европа, Америка — совершенно развалились. Развалилась и Германия — на Северную и Южную, развалилась Англия, развалилась Франция, развалилась Швейцария, развалилась Польша, развалилась Швеция и так далее.
По грязным улицам Зоннеберга шёл человек, достаточно молодой, но в одежде — фактически a la бомж, a la нынешний бомж, неважно, северогерманский или южногерманский. За ним, как за российским Остапом Бендером когда-то — увязалась (а не увязался) попрошайка, босая девчонка в грязной юбке.
-Герр, дайте миллион! — то ли смеялась над ним девчонка, то ли просила миллион и вправду серьёзно.
«Герр» ускорил шаг. Босая девчонка отстала — тем более что на её пути оказались осколки битого стекла, а босыми девчоночьими подошвами, хоть и загрубевшими от грязи, закалёнными, неприхотливыми, было пройти по очень даже колючему, острому битому стеклу — проблематично. А герр-бомж был как-никак обут, хоть и паршиво.
Никто уже не понимал, кто с кем воюет — то ли Северная Германия с Южной Германией, то ли Юго-Восточная Франция — с обеими Германиями сразу, то ли запад Северной Германии — воюет и с развалившейся Францией, и с развалившейся Англией… Во всяком случае, в Европе свирепствовала нищета, инфляция, преступность и прочие прелести новейшего времени. Описываемый человек — в рваных ботинках — зашёл в какую-то забегаловку под названием «Элефант». Никак, Штирлиц там когда-то ошивался? Впрочем, какая разница, кто именно ошивался там. А ля бомж-германец — северогерманец? южногерманец? — заказал себе очень немногое — всего лишь кружку пива. Он уже окончательно запутался, какое пиво следует заказывать, то ли северогерманское, то ли южногерманское, чтобы не вызвать подозрений в это нервное, психованное, военное, нищенское время, поэтому попросил кёльнера смешать в одной кружке — и то, и другое. Для политкорректности!
— Прозт, — сказал кёльнер.
И надо же было а ля бомжу задать глупый вопрос, хоть и а ля Штирлиц, умный Штирлиц:
— Вы — мекленбуржец?
Это могло бы звучать как вопрос-ключ, вопрос-пароль… Где же вопрос-ответ? Вопрос-отзыв?
Реакция кёльнера была молниеносной:
-Это — южногерманский шпион!
И кёльнер — с размаху ударил ни в чём не повинного а ля бомжа прямо в челюсть. Последовал ещё один удар, ещё и ещё. Сбегалась толпа. Всем было приятно бить южногерманского шпиона! А может быть, северогерманского шпиона? Неважно! Главное, что нашёлся то ли объект, то ли субьект для битья! Толпа с наслаждением била человека, потому что, с точки зрения толпы — именно он был виноват в непрекращающейся войне, именно он был виноват в сумасшедших ценах, в бандитизме, в нищете, в инфляции и так далее!
Нашлась-таки какая-то сердобольная старушка, которая сказала:
-За что вы бьёте человека?
Но старушке быстро и доходчиво объяснили, что человека этого — нужно бить, надо обязательно бить! Потому что именно этот человек виноват в том, что старушка голодает, ходит в обносках, в рваной обуви! И старушка, ещё несколько минут назад жалевшая избиваемого человека — внесла и свою лепту, хоть и не очень большую, в силу её возраста — в избиение человека. Старушка била человека руками и ногами! Била своими каблуками, рваными туфлями… Хоть и слабыми от старости мускулами… Ужас какой-то.
Доходчиво объяснили это — и юной босоногой девчонке, то ли южногерманке, то ли северогерманке… Впрочем, все нынешние девчонки, и северогерманки, и южногерманки, были босоногими. Нищета, однако! И проституция вдобавок. Естественно, и руки, и ноги юной девчонки — были куда сильнее старушкиных. И девчонка осмелилась на то, на что как-то не решился пока ещё ни один мужчина, избивавший человека — то ли южногерманского, то ли северогерманского шпиона. Мужчины били этого бомжа-шпиона — кто в грудь, кто в лицо, кто по рукам, кто по ногам. Девчонка же, не долго думая — ударила несчастного человека своими грязными, чёрными от земли, загрубевшими босыми пятками — прямо в десятку, в яблочко, в мужское достоинство несчастного! В его мошонку, в его яички…
Свет померк от чудовищной боли в глазах избиваемого, когда грязная, твёрдая, сильная девчоночья босая пятка — опустилась, как адский пресс, с размаху на его мошонку…
-Donnerwetter! — только и смог прохрипеть он, то ли шпион, то ли а ля бомж — окровавленным пузырящимся ртом…
А ведь он так и не успел заиметь детей. Хотя у него и были сексуальные отношения с девушками… Мелькнула мысль в его мозгу, почти умирающем от адской боли…
А как теперь ему завести хоть одного ребёнка — с искалеченной мошонкой, с искалеченными яичками? Впрочем, да и нужны ли дети — в такое-то сумасшедшее время?