Две ветки сирени
С рожденья две ветки сирени
Росли без лишений и горя.
И поровну солнце и тени
Делили как дань лукоморья.
Грустили вдвоем вечерами.
И пели под утренний ветер.
Служили влюбленным дарами,
Счастливые с ними на свете.
О, как необычно встречали
Они златокудрое лето,
Вокруг собирая ночами
Душевных на слово поэтов.
Казалось, что нет в мире силы,
Способной посеять унынье.
Но рок злополучный, постылый
Над всеми довлеет поныне.
Х Х
Одна из веток сникла вскоре.
Обвисли вниз ее соцветья.
А тля набросилась на горе
На листья, словно в лихолетье.
Стеная, хворая подруга
Клонилась к той, что рдела возле.
И не страдая от недуга,
Была счастливая в исходе.
Но не нашла она участья,
Хотя была все так же рядом.
Почти касались их запястья,
Увитые одним нарядом.
Напрасно гнали корни соки.
Их не пила больная ветка.
Она никчемность и пороки
Переживала каждой клеткой.
А та, что с ней делила росы,
Пила тягучие туманы,
Считала утренние звезды
Крутила с ясенем романы…
Век уготовленных недолог…
И кто проходит мимо, мимо,
Ничтожны, жалки и неловки,
Обречены необъяснимо.
Росли без лишений и горя.
И поровну солнце и тени
Делили как дань лукоморья.
Грустили вдвоем вечерами.
И пели под утренний ветер.
Служили влюбленным дарами,
Счастливые с ними на свете.
О, как необычно встречали
Они златокудрое лето,
Вокруг собирая ночами
Душевных на слово поэтов.
Казалось, что нет в мире силы,
Способной посеять унынье.
Но рок злополучный, постылый
Над всеми довлеет поныне.
Х Х
Одна из веток сникла вскоре.
Обвисли вниз ее соцветья.
А тля набросилась на горе
На листья, словно в лихолетье.
Стеная, хворая подруга
Клонилась к той, что рдела возле.
И не страдая от недуга,
Была счастливая в исходе.
Но не нашла она участья,
Хотя была все так же рядом.
Почти касались их запястья,
Увитые одним нарядом.
Напрасно гнали корни соки.
Их не пила больная ветка.
Она никчемность и пороки
Переживала каждой клеткой.
А та, что с ней делила росы,
Пила тягучие туманы,
Считала утренние звезды
Крутила с ясенем романы…
Век уготовленных недолог…
И кто проходит мимо, мимо,
Ничтожны, жалки и неловки,
Обречены необъяснимо.
5 комментариев
…Два куста (не ветки) сирени жили долго и счастливо, потом, под увядание, их срубили под корень, а из древесины построили Дворец Пионеров на радость детишкам. Со временем, Дворец Пионеров развалился по причине Новой Истории, но его руины послужили удобрением для сиреневой рощи.
Ибо круговорот прекрасного в природе никто не отменял.
)))
Чай, символизм у нас никто не отменял.
Но, знаешь, опускать руки нельзя – опустишь руки, опустишься сам.
Грустно, конечно… Я бы, например, хотел умереть весело и с достоинством, как, скажем, Мария-Антуанетта Габсбург-Лотарингская, которая, взойдя на эшафот, случайно наступила на ногу палачу и произнесла свою последнюю фразу: «Простите, месье, я не хотела», или как Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, скончавшийся в скромном возрасте 63 лет.
«Это ты, дура?» — презрительно спросил писатель у приблизившейся смерти и отдал
швартовыеконцы.)
В Инете бродит следующий бабско-журнальный текст:
«В самом начале сотворения мира, после того, как бог создал землю, небо, деревья, растения, животных, птиц и человека, решил он ограничить срок жизни каждого каждого из них.
Первым к нему подошёл человек, хотел он жить долго и счастливо, как ему и положено, но бог дал ему только двадцать лет жизни. Человек расстроился и начал просить больше.
И тогда бог сказал, чтобы он стоял рядом, пока он будет делить, и если кто будет отказываться от своих годов жизни, то он человеку их накинет.
Делать нечего и человек согласился.
Первая пришла лошадь, бог дал ее сорок годиков. Она подумала и говорит:
«Сорок лет пахать, не спать, тянуть все на себе. Не хочу, говорит, мне и двадцати хватит.»
Человек обрадовался, еще двадцать годиков добавилось, но ещё больше просит.
Второй подошла корова, ей бог тоже сорок годиков отмерил. Подумала она и тоже отказываться стала:
«Сорок лет будут постоянно доить и доить, так и с ума сойти можно, мне и двадцати хватит.»
Человек еще больше обрадовался, уже шестьдесят лет отмеряли, ну и дальше просит.
Следующими зашли собака и кот. Отмерял им бог по двадцать лет жизни.
Но и они подумали и стали отказываться:
«Не надо нам столько, постоянно будут пинать, гонять из угла в угол, быть нахлебниками не хотим, хватит нам и по десять лет.»
Человек совсем веселый стал, уже восемьдесят лет прожить ему бог отмерял.
Больше никто не стал отказываться, но человек и от этого был рад, ведь в четыре раза жизнь себе продлил.
Так и живет каждый человек и по сей день.
Первые двадцать лет – как человек. Всем его обеспечивают, накормят, напоят, спать уложат, развлекается как может. Вторые двадцать лет – как лошадь. Работает не покладая рук, чтобы дом построить, семью содержать. Третьи двадцать лет – как корова. То дети подросли и постоянно доят просят на отдых, на модную одежку, на свадьбу.
Потом внуки – «Дед, дай.»
Ну и последние двадцать, как кот с собакой, все его пинают, всем он лишний, всем он мешает».
От кого из древних он украден – я не знаю, но доля правды в нем есть.