МЕТРЕССКА
На эшафот Марии Гамильтон
Помог взойти сам царь, его метресска
Была так грациозна и свежа,
Что вдруг поддался прежним чувствам он.
В чарующем сиянии и блеска
Из нежных уст услышав слабый стон,
Подал ей руку, тяжело дыша.
Сияло платье белое на ней.
Поверх змеились траурные ленты.
Парил над эшафотом легкий стан.
И грозный царь романовских корней,
Готов был отпустить ей комплименты,
Страданья жертвы обострив верней
За страсть, любовь, измену и обман.
Хотел метресску ласково обнять,
Но лишь шепнул ей что-то на прощанье,
Толкнув легонько в руки палача.
Не мог народ указ царя принять,
Выстаивая казнь в глухом молчанье.
Надеялся, что повернет он вспять,
О сущем милосердии ворча.
Жаль провожать на плаху красоту.
Просили все – вплоть до самой царицы.
Но воля самодержца как кремень.
Взмах топора и вздохи на версту,
Да так, что сразу взмыли в небо птицы,
Устроив не по чину суету,
Размыв на плахе траурную тень.
Что ж, променять царя на денщика,
Сгубив зазорный плод еще во чреве,
Который мог вполне быть от Петра…
Вердиктом — смерть! Не задрожит рука,
Решившая в рассудке ли во гневе,
Казнить публично и наверняка
Блудницу от адамова ребра.
А что до сокровенных дум ее,
Властителю неведомо и странно.
Мария пала жертвою страстей,
Влюбилась с ложью, вымыслом, враньем
В его дворцах в беспутного Ивана,
Честь дворянина заросла быльем
В нем под покровами шальных ночей.
О нем и под кнутом, и на огне
Она не изрекла Петру ни слова,
Собрав в душе все силы, чтоб смолчать.
Кровь проливала словно на войне,
Сражаясь без меча с врагом сурово.
Вжились в вердикте с вязью наравне
Ее любовь и царская печать.
И знала, что на казнь пойдет одна.
Ее любовник оказался трусом.
Выпрашивал прощенье у царя.
Безжалостны петровы времена,
А для Петра народ всего лишь мусор,
Которым застилают задарма
Пути-дороги в ад для дикаря.
Метресска – любовница императора.
Помог взойти сам царь, его метресска
Была так грациозна и свежа,
Что вдруг поддался прежним чувствам он.
В чарующем сиянии и блеска
Из нежных уст услышав слабый стон,
Подал ей руку, тяжело дыша.
Сияло платье белое на ней.
Поверх змеились траурные ленты.
Парил над эшафотом легкий стан.
И грозный царь романовских корней,
Готов был отпустить ей комплименты,
Страданья жертвы обострив верней
За страсть, любовь, измену и обман.
Хотел метресску ласково обнять,
Но лишь шепнул ей что-то на прощанье,
Толкнув легонько в руки палача.
Не мог народ указ царя принять,
Выстаивая казнь в глухом молчанье.
Надеялся, что повернет он вспять,
О сущем милосердии ворча.
Жаль провожать на плаху красоту.
Просили все – вплоть до самой царицы.
Но воля самодержца как кремень.
Взмах топора и вздохи на версту,
Да так, что сразу взмыли в небо птицы,
Устроив не по чину суету,
Размыв на плахе траурную тень.
Что ж, променять царя на денщика,
Сгубив зазорный плод еще во чреве,
Который мог вполне быть от Петра…
Вердиктом — смерть! Не задрожит рука,
Решившая в рассудке ли во гневе,
Казнить публично и наверняка
Блудницу от адамова ребра.
А что до сокровенных дум ее,
Властителю неведомо и странно.
Мария пала жертвою страстей,
Влюбилась с ложью, вымыслом, враньем
В его дворцах в беспутного Ивана,
Честь дворянина заросла быльем
В нем под покровами шальных ночей.
О нем и под кнутом, и на огне
Она не изрекла Петру ни слова,
Собрав в душе все силы, чтоб смолчать.
Кровь проливала словно на войне,
Сражаясь без меча с врагом сурово.
Вжились в вердикте с вязью наравне
Ее любовь и царская печать.
И знала, что на казнь пойдет одна.
Ее любовник оказался трусом.
Выпрашивал прощенье у царя.
Безжалостны петровы времена,
А для Петра народ всего лишь мусор,
Которым застилают задарма
Пути-дороги в ад для дикаря.
Метресска – любовница императора.
5 комментариев
И Орлова она подставила. И вообще…
Почитай труд Михаила Ивановича Семевского «Слово и дело!»
u.to/iYQBEA,
«[Глава] III. Камер-фрейлина Мария Даниловна Гамильтон, казненная 14 марта 1719 года».
Я бы, как «азиат» (пусть даже и образованно-окультуренный), на месте Петра, мог поступить точно так же.
Потому, что не фига царя предавать и – тем более – нарушать установленные им, для блага страны, Законы.
Алексеевич, хотя и был в определенной степени сумасбродом, но, прежде всего, дорожил государственными интересами.
Даже сына своего
от армииот справедливого суда не отмазал.А тут — какая-то шотландская прошмандовка…
«…Разогнался на коне Андрий и чуть было уже не настигнул Голокопытенка, как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен…
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает
бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
— Ну, что ж теперь мы будем делать? — сказал Тарас, смотря прямо ему в очи.
Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.
— Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Андрий был безответен.
— Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!
Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед Тарасом.
— Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! — сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.
Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.
Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.
— Чем бы не козак был? — сказал Тарас, — и станом высокий, и
чернобровый, и лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно, как подлая собака!
— Батько, что ты сделал? Это ты убил его? — сказал подъехавший в это время Остап.
Тарас кивнул головою.
Пристально поглядел мертвому в очи Остап. Жалко ему стало брата, и проговорил он тут же:
— Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.
— Погребут его и без нас! — сказал Тарас, — будут у него плакальщики и утешницы!
И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волкам-сыромахам или пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважать в ком бы то ни было…»
Н.В. Гоголь, «Тарас Бульба».
Тов. Сталин отправил двух своих сыновей сражаться с фашистами.
(А малолетний сын Микояна, Иван, стал механиком в летном полку, в котором сражались его родные братья).
Поэтому не мудрено, когда отец-государственник требует аналогичного самопожертвования от собственного чадушки.
И, разочаровавшись в своем детище, аннигилирует его.
Почитай:
u.to/t4XNDQ
Вот что актуально на сегодняшний день, и у них все хорошо. Случись война, кто из них пойдет воевать за эту страну и ее народ?
Посмотри фильм «Патриот» с Мелом Гибсоном:
u.to/zOoCEA