Летопись №4 (По дороге из желтого кирпича)

2013 год… Из удаленного на сайте с.ру

ГОВАРД УТКИН:
Рецензия на «НЕ НАДО!» (Элизабет Стайнер)

А просто не надо бояться,
идти, смяв труху, и идти,
туда, где всем можно смеятся,
и плакать, от смеха души.

Г))))т

ЭЛИЗАБЕТ СТАЙНЕР:
Конечно, не бойтесь! А какую «труху» Вы пытаетесь смять? У меня что-то этого добра неинаблюдается. «Идти — души» — не рифма. А что значит«смеха души»? Вы когда-нибудь смеетесь — без души? Извините, у меня всегда много вопросов. Желаю удачи в пути куда-нибудь в более светлое, чем труха и навоз! С уважением.Эли
Когда поэт называется поэтом, он умеет искать рифмы, складывать в ритм, и создавать мелодию стиха.А если он ничего этого не умеет, кроме пустой писанины, он — увы, называется просто ГРАФОМАН. И бояться ему, конечно, нечего, ибо он сам себя не любит.

ЮША МОГИЛКИН:
Прошу прощения за влаз, но хотелось бы отметить следующее:
1. «Когда поэт называется поэтом, он умеет искать рифмы, складывать в ритм, и создавать мелодию стиха. А если он ничего этого не умеет, кроме пустой писанины, он – увы, называется просто графоман»
– правильнее было бы сказать «метроман» – т.е. тот, кто повернут на массовом написании непосредственно стихов, поскольку понятие «графоман» характеризует граждан, испытывающих паталогическую страсть к сочинительству вообще – вплоть до любовных писем в Кремаль.
2. Ритм. Данное четверостишие представляет собой стройный трехстопный амфибрахий, и никаких отклонений от вышеуказанного размера в нем нет. И поется оно, кстати, запросто.
3. Рифма. Ее «ищут» только те, у которых она отсутствует в черепной коробочке – у настоящих поэтов всегда имеется достаточный словарный запас, чтобы не напрягаться в поисках созвучия в окончании слов.
Но в обсуждаемом случае мы явно видим, что у автора четверостишия не было никакого желания уподобляться тем, кто «ищет» – потому что для его творчества пресловутая рифма вовсе необязательна, ибо преследуются совсем другие цели.
Впрочем, зачем далеко ходить? Выдающийся русский поэт А.В. Кольцов, чье творчество уважали и Жуковский, и Пушкин и даже мрачный Белинский, писал так:

«Рыболов мой, душа!
Не ночуй у меня:
Свекор дома сидит, —
Он не любит тебя…

… Засветился огонь,
Закурилась изба;
Для гостей дорогих
Стол готовит вдова».

«Хуторок» от 5 сентября 1839. Это произведение, положенное на музыку композитором Е.И. Климовским (Оглоблиным), почему-то стало народной песней.

Поэтому смело можно съездить в Воронеж, выкопать трупик Алексея Васильевича из его могилки, и сказать ему в лицо: «Меня-тебя» и «вдова-изба» – не рифмы. Вы, товарищ – жалкий метроман, который себя не любит».
4. Смысловая нагрузка.
Для начала попытаемся объяснить, что означает слово «труха». Открываем словарь и читаем: «Труха, -и, ж. Сыпучая сухая масса – мелкие остатки сена, перегнившего дерева, бумаги… Труха в голове у кого-н. (переносно: о путаных суждениях, мыслях; разговорное, неодобрительное).», «…о чем-н. мелком и дрянном, негодном к употреблению».
Следовательно, даже такому дураку, как я, все становится понятно:
«не нужно ничего бояться – наоборот, надо, отбросив все ненужное, идти туда, где весело и радостно, а если там доведется заплакать, то только от смеха».
5. А теперь рассмотрим оригинал – т.е. произведение, на которое был написан обсуждаемый отзыв.

«Не надо смеяться от горя.
Не надо стоять на пути, –
Когда, – словно флаг на заборе, –
Желанья… Но к ним – не пройти!

Что их – обходить и бояться…
А счастья уже не видать.
Не надо от горя смеяться.
Не надо от горя рыдать».

«Не надо смеяться от горя» – конечно, не надо, потому что фактически никто этим не занимается.
«Не надо стоять на пути» – у кого стоять-то?
«Когда, – словно флаг на заборе, –
Желанья… Но к ним – не пройти!» – «желанья – как флаг на заборе»? А забор – это что за ассоциация? И к чему нельзя пройти – к «флагу», «желаниям» или к пресловутому «забору»?
«Что их – обходить и бояться...» – кого «их»? Допустим, «желанья». Но если к ним «не пройти», имеет ли смысл их «обходить и бояться»?
«А счастья уже не видать» – почему?
«Не надо от горя смеяться.
Не надо от горя рыдать» – насчет «смеяться» мы уже выяснили, а вот почему «не надо рыдать от горя» – загадка, ведь сие действие – «плакать, громко и судорожно всхлипывая от сильного горя, страданий» – самое обычное явление в жизни человека (и даже иногда психологически необходимое).
Поэтому смысл данного стихотворения для меня остался совершенно непонятным.
И еще немного об рифмах. Обычно я не обращаю внимания на т.н. «глагольные», но четыре штуки подряд в одном катрене – выглядят несколько моветонально, не так ли? А шесть в двух – и того хуже.
Плюс – если уж говорить об чистоте рядов, – «горя-заборе» к точным рифмам не относится вообще.

Отсюда сентенция:
Прежде чем кого-то в чем-то упрекать, нужно внимательно посмотреть в своем хозяйстве – а все ли там в порядке?

ЭЛИЗАБЕТ СТАЙНЕР:
Странное у Вас имя — Юша… Юрий, что ли? Вы много мне мне уделили внимания.Польщена! Но раскапывать трупы, я, пожалуй, не буду. Во-первых, слмишком далеко ездить.Во-вторых, думаю, сей поэт и не искал рифмы — не оттого, что «не мог», он просто он писал НЕ РИФМОВАННЫЕ стихи. Это его выбор.Но уж если стихи рифмованные — это видно с первых строк, то и дальше тоже должна быть рифма. Я в большинстве предпочитаю рифму, хотя и верлибры есть у меня. Дело, как Вы верно заметили, — не столь в форме, как в смысле.Что касается в смехе — от горя, — у Вас такого состояния не было? Чувствуется.А у меня — было. Крайняя степень безысходности, на грани истерии.Врагу не желаю.При чем тут какая-то труха?.. Рыдают от горя обычные люди: поплакали и успокоились! А вот когда смех — такое не забудешь. И беда, что остается навсегда.Очевидно, вы не психолог, и подобных состояний не наблюдали. ну и не дай Вам бог, конечно. С уважением.Эли

ЮША МОГИЛКИН:
Странное имя «Элизабет». «Почитающая Яхве», что ли? Ну, с кем не бывает.
С чего это Вы решили, что время я уделял именно Вам?
Мной было проанализированы два образца творчества разных авторов, в т.ч. и Ваше.
Ваше – оказалось в минусе. Зачем теперь сыр-бор разводить?

)))

P.S. Так, на всякий случай: смех от горя – это истеричный смех. Им страдают некоторые граждане в период нервных расстройств. А нервные расстройства характерны для личностей, у которых не все в порядке с психикой.
Генерал Карбышев, например, такой фигней не страдал, он просто геройски погиб.
Почувствуйте разницу.

ГОВАРД УТКИН:
Можно я тоже влезу? Не мог пропустить. (грустно улыбается)
Максимально ужатый вариант рецензии.
2043 год от Эрха.
Глубоко-глубоко под землей, на которой стоял славный город-герой Путенград, находился подземный бункер Великого Правителя и Главнокомандующего всея и вся.
В похожем, на кремлёвский Георгиевский зал, бункере, на стенах висели писаные Шиловым и Сафроновым гобелены: Хутин Пуй – президент, Хутин Пуй – лётчик, Хутин Пуй – подводник, пилот Формулы-1, комбайнёр, пингвин, десантник, дояр, стоматолог и борец, водитель желтой «Калины» и мачо, аквалангист, друг детей и тигров, отец и муж Алины Кабаевой, редкий журавль-стерх, автор учебника новейшей истории и многое-многое другое …
(Другие полотна, не вместившиеся на стены, пылились по углам).
Снизу пол бункера подогревала магма, а в окна были видны недра России – уголь, нефть, газ, другое.
Звучал шансон. Сам хозяин, в маскхалате мышиного цвета, танцевал у древнего проигрывателя «Ригонда», семеня ножками и двигая локотками – тычь-тычь-тычь.
— Хороший у тебя Кагор! – Опрокинув ендову красного вина, похвалил гостеприимного Главнокомандующего старец в камуфляжных: мантии, парамане и куколи. Даже черевички у него были из камуфляжного сафьяна, камуфляжным бисером шитые.
— Ты в натуре – дура, Как и партитура … — Подпевал, танцуя Пуй. – Это не Кагор, поп, а самый настоящий Киндзмараули. Не смотри на этикетки. Не забывай, где ты живёшь.
Гундяев перекрестился, и, спрятав бутылку под куколь, мгновенно себя экспресс-исповедал, отпустив грех:
— А как там враги наши: Юша Могилкин и Уткин этот, Говард Фридрихэнгельсович? – перевёл он тему в другое русло.
— С этой с(Т)раной интеллигенцией я расправляюсь своими методами. Смотри. – Хутин подошёл к огромной современной плазме, щелкнул тумблером вкл/выкл, и, – тык-тык-тык, — переключил встроенным умельцами механическим переключателем каналов на нужный.
На высоком утёсе стояли, изумительной красоты, ровные ряды воинов.
— Спецвойска? – Поразился поп.
— ПАЭТЫ с.ру! – Гордо подбоченился Пуй. – Мой главный козырь дебилизации населения.
— А где они стоят?
— Здесь, недалеко. На Ладагранте-реке.
— Какой Ла-ГРАНТЫ реке?
— Ладагранте-реке. Бывшей Волге. Премьер Медведев переименовал намедни.
(Даже) Гундяй снял куколь, и вытер лоб. Поймав, выпавший бутыль с Кагором, гулко отпив много, вернул всё обратно.
— Талантливый премьер.

***
Путенградская битва.

Высокий Жигулевский утес Ладагранты-реки.
Вдалеке на Мамаевом кургане возвышается огромная фундаментальная фигура Крошки Цахеса с мечом – «Хутин Пуй – отец. Зовёт».
За спиной интеллигенции – страна, за спиной Паэтоф – Ладагранта. Река.
Как загремели барабаны. Долями, триолями, дробью и синкопами. Но, как по мановению, все барабанщики застучали 16-ми с пятой долей: Там тадададам там там, тадададам там там… Почти «Болеро» Равеля, но более зловеще.
Стройными, как строки, рядами, на интеллигенцию пошли Паэты. Сначала мэтры, футы и дюймы российской поэзии. Затем – сантиметры, миллиметры, метроманы и меломаны от шансона. И все в едином порыве читали свои стихи, надеясь сломить сознание неприятеля.

«Божьи дети, истинно знающие и любящие Господа, — избраны быть воинами Иисуса Христа (2-е Тимофею 2:3,4).
«Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Ефесянам 6:12).
Господь говорит: «Мои мысли — не ваши мысли, и ваши пути — не пути Мои» (Исаия 55:8,9).
Он говорит: «Не ваша война, а Божия. Поэтому не бойтесь, ибо Господь будет воевать за вас, а вы будете спокойны» (2-я Паралипоменон 20:15, Исход 14:13,14).
" брать немощное, чтобы посрамить мудрое" (1-е Коринфянам 1:27).
И как Он всегда дарует Своим детям победу, если только они помнят, что это только Его заслуга, и воздают Ему всю славу!»

Само битво под Путенградом.

Юша Могилкин не отрываясь от визира СМП-4М (модернизированое)* метко разил ровные ряды богоудобных разрывными хореями и ямбами, периодически стреляя разрывным амфибрахиями. Но они (паэты) наступали по всему фронту.
Над полем боя барражировали самолёты Бени Самолётова, бросая вниз вакуумные бомбы. И вакуум был осколочным.

(Из рассказа очевидца):
Вам не видать таких сражений!
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...»
Как вдруг:

— Привет! – проскрипел внезапно ангельский голосок над окопом.
Юша оторвал взгляд от окуляра миномёта.

На бруствере стояла очаровательная старушка в костюме Красной шапочки с корзинкой.
— Превед. Я – Эли. — Старушка сделала книксен.
— Гудвин. – прилипнув к прицелу, сделал книксен Юша.
— Вы тот самый – ГУт?!!! Я Вам от бабушки пирожков принесла.
— С капустой, отравленные, не ем. Только мясные. Из мяса хамелеона-альбиноса.
— Но они, горячие.
— ГУт в соседнем окопе. Вишь, где гильзы фонтаном блещут? Туда иди.

Говард Уткин стрелял из трёхлинейки одиночными, с приложением крепкого словца, и очередями, с витиеватыми фразами.
— Хи-хи-хи. – Сказала внезапная старушка, бросив в окоп Гута круглую бомбу.
— Ля-ля-ля; ля-ля-ля, — ускакала она в одиночестве вдаль.

После взрыва Говард долго летал, вспоминая …. Летал …

(за****сопесатьмногабукаф)

Одинокий белый голубь Пикассо, протяжно-туго пукнув, — залепил последнюю камеру полебитвы.

Бункер Пуя.
— Надо было Брюса Уиллиса приютить, — сетовал Гундяй, когда саблезубые кроты, мыши-полёвки и разнойобывсёпожиратели перегрызли всю связь бункера с жизнью, когда летел он к центру земли. – А не Астерикса.
Без слов
*СМП – Смерть Паэтам.

что хотел сказать:

Тело ГУта лежало на краю воронки, и методично повторяло:
Не надо смеятся от горя,
и плакать не стоит всуе,
Пора браться братцы за колья,
и в корне менять Life в стране.

вкрапление

ЮША МОГИЛКИН:
– Что?! Не может быть! – стуча наманикюренными кулачками по столу, в бешенстве заорал Кравгек, – читай далее!
Модератор – несчастное затюканное создание – бесстрастно забубнил текст правительственной телеграммы:
– «…А по причине того, что взорванное тельце вышеозначенного Уткина найдено не было, с превеликой радостию и экстазменным удовольствием сообщаю всем об евойной скоропалительной скончине. По сему повелеваю устроить праздничный салют и принудительную демонстрацию в мою честь. А Эли Каплан представить к правительственной награде с вытекающими».
– Погибло дело жизни! – снова завизжал Кравгек. – Ты что, малахольный, думаешь, что мое s.ru стало популярным из-за всех этих баранов, которые вообразили себя поэтами?! Как бы ни так! Уткин – это та самая курочка, несущая золотые яйца. Без него нам всем кранты. Срочно обязуй всех сайтовских стукачей выяснить и доложить об местопребывании его останков. Срок исполнения – три… нет, два часа!
Через указанное время стукачи доложили:
— Нашли.
Кравгек от радости описался, но быстро взял себя в руки:
– Живой?!
– Местами. – Ответили стукачи. – Рук нет, головы нет, ноги отсутствуют, но говорить может.
– А публиковать себя на моем сайте?
– Дык, головы нет, значит, не получится.
Опечаленный Кравгек решил воспользоваться тот самой возможностью, которая дается человеку только один раз в жизни. Когда-то, во время своего очередного визита в клуб «Три обезьяны», он познакомился с карликом-гидроцефалом и очень ему понравился. Наутро карлик подарил Кравгеку свою визитку и ласково сказал: «Можешь позвонить. Но только в самом крайнем случае». И сейчас этот случай настал.
Трясущимися руками глава s.ru покашлял в трубку и попросил:
– Барышня, соедините, пожалуйста с ним. Да нет, не с этим, а который еще ниже… Да, спасибо…
На противоположном конце провода что-то щелкнуло и абонент ответил:
– Меня нет дома.
– Хелло, это я – Кравгек. Вы меня помните?
– Привет, тезка. Что случилось.
– Уткин взорвался.
– Спасибо за поздравление! А знаешь, скольких трудов нам стоило найти террористку Эли Каплан, натянуть на нее платье Красной шапочки и организовать самое главное действо современной России?
– Представляю, но без Уткина я прогорю.
– Ладно, сладенький, что ты хочешь?
– Хочу вернуть его к жизни.
– Тут я бессилен. И Пуй тоже – мы ведь можем только болтать языком. Но в Америке есть один иудеец Витюня-морячок, он самый хитрожопый из всех, кого я знаю, может и поможет чем. Записывай номер.
Через минуту Кравгек звонил в Съша. Но Витюня оказался не лыком шит.
– Великие иудейцы всемирных прерий клали на тебя и твои просьбы! – заявил он с разбегу. Россию и ее жителей презираем – получив там бесплатное образование и профессию, сбежали зарубеж, сидим в своих вигвамах и гадим вам на головы.
– Пожалустаааа! – заплакал в трубку Кравгек.
– Нет! И Уткину твоему туда и дорога. Вместе с Могилкиным! – Витюня в гневе забрызгал ядовитой слюной всю трубку и весь трансатлантический кабель.
– Ну и дурак! – ответил Кравгек, показав иудейцу язык. Теперь он все знал и пошел запрягать своего осла – морячок, сам того не ведая, открыл ему великую тайну Мальчиша-Кибальчиша.

Юм Адонаевич Могилкин уже третий месяц сидел в парнасской пивнушке, пил вкусные напитки и периодически отстреливал из своего табельного ПСМ'a скачущих вокруг паетов. И, только он, проглотив очередные сто грамм, собирался захрумкать малосольным огурчиком, как в помещение внесли истерзанного юношу.
– Кто это? – спросил Юша у Эвтерпы.
– Да так, Кравгек какой-то. Его сначала Пегас затоптал, а потом Аполлон вместе с Паном ребра ему переломали. Сейчас страдальца выпотрошим и заспиртуем на память.
– Могииилкин… – прошептал покоцанный путешественник, – возроди Уткина, спаси мое детище!
– Оба-на! – удивился Адонаевич. – Вы, значится, Фридрихэнгельс будете, папа Говарда?
– Нет, моя фамилия Кравгек, а мое детище – s.ru.
– А с Уткиным чего?
– Ему Эли Каплан своей бомбой все оторвала.
– И даже?..
– Нет, нет – это осталось! Я сам видел! – смущенно покраснел Кравгек.
– Ладно, оставайся тут, жди своего увековечивания в банке со спиртом. А я пошел.
Юша завел трактор, а затем отправился в известном направлении.

– Ну что, служивые, охраняете? – Могилкин выключил двигатель и открыл двери Мавзолея. Часовые, замерев в торжественной позе, взяли на караул.
Юша привычным жестом провел по стене и щелкнул тумблером. Помещение озарилось бледным светом энергосберегающей лапочки Ильича, а сам Ильич вышел навстречу из подсобки.
– Будь здоров, Юм Адонаевич! – бодро произнес он, – все сделано согласно твоим инструкциям. Даже надпись на табличке при входе заменил. Теперь народ валом валит, некоторые даже плачут.
Ленин отодвинул занавеску, и взору Могилкина предстало тельце Говарда Уткина, обернутое в матросский костюмчик и возлежащее под куполом хрустального саркофага.
– Эй, хорош валяться! Я пива принес. – Обратился Юша к тельцу.
– А я не валяюсь, я отдыхаю. – Донеслось из саркофага и тушка Говарда начала трансформироваться – появились конечности и голова.
– Извини, был в отпуске – ездил в Казахстан. – Говард расправил затекшие члены и вытащил из рюкзака кружку. – Наливай!
Ильич быстро сообразил закуску и тоже протянул стаканчик.

***
Утреннее солнце осветило поле очередной битвы.
Пуй с гордостью осмотрел свое войско, в авангарде которого стояли полки ландскнехтов s.ru.
– Какие молодцы! – гордо прошептал Крабэ, – готовы всех убить своей глупостью, а, что самое главное, – бессмертны – плодятся как мушки дрозофилы, ни в чем не ведая урона*.
– В эту ночь решили вражьи стаи перейти границу у реки. – Напевал Беня Самолетов, поднимая в небо свой У-2.

*«И пришли к Моисею начальники над тысячами войска, тысяченачальники и стоначальники, и сказали Моисею: рабы твои сосчитали воинов, которые нам поручены, и не убыло ни одного из них; и [вот], мы принесли приношение Господу, кто что достал из золотых вещей: цепочки, запястья, перстни, серьги и привески, для очищения душ наших пред Господом» (Числ., 31:48-50).

ГОВАРД УТКИН:
Беня Самолётов сверху оглядел новое поле битвы. Поле было так себе. Как в известной песенке Дениски Кораблева из повести Драгунского: «Мелом расчерчен асфальт на квадратики». ЗаS.ранцы потрудились на славу. Поделив, без фантазии, всё пространство на чёткие рифы, рифмы, рефрены и тп.
Заложив крутого виража, Беня сбросил первую вакуумную бомбу в первый квадрат. Злощастные паэты мгновенно замёрзли в непонимании происходящего. И лёгким манием руки, Пуй двинул к ним полки стипломов.
Обогрев ландснехтов, стипломы вернулись в обоз, а воины продолжили наступление.
«Понял тактику», — понял тактику неприятеля Самолётов, и стал метать бомбы поквадратно точечным методом. Но стипломов было много больше, чем ландснехтов. Пуй с Кравгеком всё просчитали. И стадо, пусть и разумно, шло и шло на верную смерть.
Беня связался с главнокомандующим Найдёновым Михаилом (отчество утеряно).
— Засылаю акынов, — прозвучало из Генштаба.
И тут же под крылами проскакали и ворвались в стройные ряды Паэтоф казахские, киргизские и каракалпакские ырчы и оленши с дутарами и комузами. Перед отрядом нёсся славный формовщик ЖБИ-1 Герой Социалистического труда Бектурганов Бесимбай Тулегенович.

Штаб С.ру пришёл в замешательство. Паэты чувственно вникали поэзии конников. Некоторые плакали. Некоторые пытались записать слова. Другие пытались взять автографы, кто-то фотографировался с десантом. Всё смешалось, — кони, люди.
В бессильной ярости Кравгек кусал колени. Лишь холодный мозг мышонка, вернул статус кво:
— Пора двигать тяжёлую артиллерию – индейцев. Им насрать на современную российскую этнику.
— А где их взять? – От бессилия сжимал кулачки Кравгек.
— Опа, — невозмутимо нахмурился Пуй. – У тебя там этих морячков-Витьков – сонм.
— Иудейцев, — потупился Гек.
— А какая разница?

«Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев» (Ин. 4:22).

Летая над полем боя, Беня Самолётов, ещё никогда не видел такого стремительного бегства конницы акынов. Те, просвистели обратно в глубь России, почище противотанкового ракетного снаряда. Замыкал отряд – Герой СоцТруда Бектурганов Бесимбай Тулегенович.
Самолётов быстренько покрутив ручку спутникового телефона, попросил девушку соединить его с Говардом Уткиным:
— Ты где?
— В корчме. – Ответил ГУт без лишних изысков. – Пиво пью. Прилетай.
— Какое пиво?! Тут война!
— Опять? – Как-то уныло сдул пену с известной кружки ГУт.
— Ну, да. Кравгек тяжёлую артиллерию пустил – Иудейцев!!!
— Это не артиллерия тяжёлая, а случай. – Уткин с любовью посмотрел на янтарную амброзию в кружке, и всё выпил.
— Обнесите их колючей проволокой, повесьте таблички «Карантин». — Он снова наполнил ёмкость: — Напишите, наконец: «Лагерь для военнопленных». Сами сдадуца. Прилетай быстрей сюда.

***
Заимка Кузьмича.
Измождённые брожением по лесам паэты с.ру вышли на делянку с избушкой.
— У меня тут в авангарде – иудеи! – Притюлился на рубленной скамейке обессиленный Кравгек.
Держа в руках двустволку, Кузьмич ухмыльнулся:
— А я чем могу помочь? У меня лишь микроволновка. Даже бани нет.

«Лев.8:23 …и заколол его Моисей, и взял крови его и возложил на край правого уха Аронова и на большой палец правой руки его и на большой палец правой ноги его…»

ЮША МОГИЛКИН:
– Вы не понимаете, герр лесник! – возмутился Кравгек, – здесь может запахнуть международным скандалом! Ведь еще со времен Гомера повелось, что авангард современной русской паезии состоит из сплошных иудейцев!
– А Гайка Митрич там есть? – немного смягчившись, спросил Кузьмич.
– Увы. Но зато есть Клизманович, Флюкман, Иванов-по-отцу и Шмуль Ажурное обрезание.
– Значит, нет Митрича? – думая о чем-то своем, переспросил егерь.
– Но мы сочиняем стехи! – нас любит народ и даже по телевизору показывает. По пятому каналу, каждую среду в 21:00.
– А что такое телевизор? – поинтересовался Кузьмич.
– Ну, это такая штука, по которой выступают паеты.
– Им чего, Интернета разве мало?
– Дык, а как мне еще свой бизнес расширять? Кушать-то хочется.
– Я стехами не интересуюсь. Потому что они мне даром не нужны. А ты сколько человек с собой привел?
– Почти полмиллиона.
– Это хорошо. А Митрича, говоришь, среди них точно нет?
– Да нет среди нас вашего Митрича, сколько раз можно повторять! Кстати, кто он такой?
– Так, знакомый один. В прошлом году вместе ходили на охоту за скальпами пейсателей… Ты своим скажи, пусть они пока в лесочке погуляют, а я кое-куда позвоню.
И егерь, повесив ружье на плечо, отправился вглубь делянки.
– Привет, Гайка. Это Кузьмич с тринадцатого кордона. Да, появились. Все, как ты и прогнозировал. Весенний иудиотизм в самом разгаре, так что, приезжай. Поохотимся, а потом станцуем Пляску Победы. Давай, жду.
– Молодой человек, – обратился егерь в сторону Кравгека, – а лысых среди твоих людей много?

«Убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя» (Числ., 31:17-18);
«и сказал Моисей судьям Израилевым: убейте каждый людей своих, прилепившихся к Ваал-Фегору» (Числ., 25:5);
«если найдется среди тебя… мужчина или женщина, кто… пойдет и станет служить иным богам, и поклонится им, или солнцу, или луне, или всему воинству небесному… то побей их камнями до смерти» (Втор., 17:2-5).

ГОВАРД УТКИН:
Напротив старика с ижевской двухстволкой стояла загнанная рать паэтов с иудеями в первых рядах. Сжимая кулаки и жуя желваками.
— Хотите вам анекдот расскажу? – Не глядя егерю в лицо, колупал пальцы Кравгек.
— Ну-ка, ну-ка, потешь старика, — присел Кузьмич рядом.
-Дикий Запад, — монотонно начал Главс.рум, — объявление: «За каждый скальп индейца — $100». Ну 2 ковбоя сразу по коням и в путь. Скачут по прерии весь день — ваще ни души. Лишь под вечер попался им один индеец. Застрелили его, скальп сняли и на ночлег. Утром один их ковбоев выходит из палатки, а там: — Тыща индейцев! Рожи свирепые, томагавки подняты, тетивы луков натянуты… Он кидается обратно в палатку — Джо, вставай! Джо! Мы богаты!!!

— Смешно. – Докурил Кузьмич цигарку, переломил ружьё, посмотрел на свет в два дула, дунул в них, и вложил два патрона с крупной шрапнелью.
Паэты отшатнулись.
— А может не надо? – вопрошающе посмотрел в глаза лесника Кравгек.
— Почему? – Взвёл курки егерь, и ****анул в толпу дуплетом.
Кровавые ошмётки плоти разлетелись в разные стороны, забрызгав первые 6 рядов, на зависть голливудским декораторам.
— Извините, дедушка, — почти плакал Кравгек, дёргая лесника за рукав: — Они уже мёртвые.
— Мертвых бояться — в морг не ходить. – Выкинул лесник дымящиеся гильзы, и вставил новые патроны.
— БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!!
Снова перезарядил ружьё:
— БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!!
Тела разлетались, как глиняные. Среди паэтов началась паника и давка.
— Что, Вы, делаете?! – Истерил Главс.ру. – Эти люди – литературное достояние Отчизны! Если б Вы знали, сколько они своих книг написали и выпустили, вы столько комаров на лбу не нашлёпали!!!
Кузьмич по-простому йобнул говорливого комара в лоб прикладом:
— Теперь мою историю послушай.

История Кузьмича.
«Был у меня дружок фронтовой. Профессор. Приехал я к нему в Крыжопль после войны через 10 лет, а он совсем худ.
Лежит на диванчике, в кабинете. Голову приподнимает, показывает на книжные полки, висящие над рабочим столом.
— Это все, — говорит, — книги, которые я написал.
И голову опять на подушки роняет.
Собирается с силами, приподнимается опять, показывает на другую стену с книжными полками.
— А это, — говорит, — книги моих учеников.
И опять голову роняет.
— А вот помню, — говорит, — как в 1942 году в одной деревушке я санинструкторшу уговорил, и ничего у меня с ней не получилось, потому что сено мягкое было, и у неё в него зад проваливался.
Я тряпочки холодные к его лбу прикладываю:
— Ты это к чему?
Профессор:
— Эх, если бы все эти книги – да ей тогда под жопу …
И умер.

БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!! БЫЖЬ!!! — разносилось и разносилось по лесу в резервации.

***
Премьер Медведов, имхо Шмэле, а-ка Петрович, ломал над головоломкой голову:
«По данным Российского Статистического Центра, каждый год в России наблюдается удивительная закономерность: к Великому Посту число верующих резко падает, а к Пасхе — также резко возрастает».

«А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера» Ис.14:13

Думаю, надо завтра срочное заседание Генштаба устроить часов в 18.00 мск. ты как?
понимаю, что у тебя подготовка к более масштабному мероприятию, а то и мероприятие, к которому я абсолютно не готов; и у меня до этого времени узкий забух паповоду др малыша. Но надо. Каг чё звони.

ЮША МОГИЛКИН:
Да, перед воскресеньем размяться можно. Чай, не каждый день доводится совещаться с Президентом.
Созвонимся.
P.S. Об остальном – потом.

ГОВАРД УТКИН:
Рецензия на «Об дантесах и дантесках» (Юша Могилкин)

В приснопамятном ларьке у Парнаса всё было кака бычно. Девки плясали канкан, морячки залихвацки танцевали «Яблочко». В одном углу скрипел патефон, за занавеской — кровать, в Красном уголке, под перевернутым портретом В.И. Ленина, рвал меха гармошки гармонист, лауреат конкурса «Играй, гармонь». На сцене пел Элис Купер. За окном, ссутулившись под тяжестью своих призведений серой массой шли на Парнас паэты. Над ларьком развевался флаг ОСВОДа.
Юша Могилкин и Говард Уткин пили пиво, просто черпая его из бочонка кружками, и вели неторопливую беседу о мадагаскарском паучке Caerostris darwini.
— Паук плетет паутину, достигающую длины в 25 метров, имеется в виду «несущая» нить, — показал размер руками ГУт. – И сооружает её поперёк рек, ручьев и озер.
— А нить прочная? – закурил Юша, и выбросил спичку в окно. Там паэты стороной обходили руку Уткина.
— А ты как думаешь? – втянул обратно руки ГУт. – 25 метров (!) плюс сама конструкция паутины.
— Он рыбу ей ловит? – Заёрзал Могилкин.
— Хуй, там! Насекомых.
— Если б рыбу, — сокрушенно махнул рукой с пустой кружкой Юша. Зачерпнул пива, выпил, снова зачерпнул и, снова выпил. И снова зачерпнул … но выпить не успел. Говард поставил на стол клетку с пауком.
— С Днём Рождения!
— Кто это?
— Caerostris darwini.
— Нет, нет. Я не могу принять этот дорогостоящий подарок, — выставил вперед ладони Юм Адонаевич, (про себя подумав: «Нахуй он мне нужен, на одну наживку?). – Ты меня балуешь, Говард. То бозон Хиггса даришь, то паучка редкого. Кста, где ты про него узнал?
— Да, в одном журнале пауковедов прочитал — The Journal of Arachnology.
— Я вот тоже читал, — перебил его Юм, — На днях литературоведы совершили новое открытие. Оказывается, детский писатель Александр Волков грубо исказил хронологию в сказке «Волшебник изумрудного города». На самом деле её героиня Элли сначала попала на маковое поле, а уж потом встретила живое чучело, железного дровосека, трусливого льва, и ее собачка Тотошка заговорила человеческим голосом.
— Ты от темы не отлынивай. Берёшь паучка, или я его в Калининградский зоопарк сдам.
— Почему в калининградский? – совсем растерялся Могилкин. – И … чем его кормить? И что я с ним делать буду? У меня жена, собака, кошки, Интернет, рыбалка. Работа, в конце концов.
Говард Уткин хлопнул кружкой об стол, набрал из носа полный рот соплей, встал, и, сказывались благородные манеры, выплюнул всё не на пол, а в открытое окно. Там по-прежнему тянулась на Парнас серая вереница согбенных паэтоф. Сам пик скрывался за облаками, но на завалинке, под окном, сидел до боли знакомый прообраз матроса Железняка. Такой же небритый, только в костюме и галстуке.
— Ты, кто? – между делом поинтересовался ГУт.
— Железняк. – Вскочил пришелец, отдёрнув полы пиджака, одновременно дунув в расчёску, и поправив чуб.
— О, бля!!! – Восхитился Говард.
— Депутат Железняк, от фракции «Единой России». Заместитель Председателя Госдумы, член комитета Госдумы по информационной политике, информационным технологиям и связи. Мне бы с Юм Адонаевичем встретится, на предмет его статьи на с.ру о дантесизации информационного пространства. сам Владимир Владимирович просил. — Почему то потупился, а не поднял очи в небо Железняк.
ГУт оглянулся вглубь ларька. Гармонист играл, морячки и девки пели, граммофон зажевало, Купера сменили Red Hot Chilly Peppers; Юша Могилкин пил пиво, и улыбался сам себе в отросшую до пола бороду.
— Хорошо. Я доложу. Ожидайте. – Не стал закрывать окошко я.

Усевшись за стол, и обняв Юшу за плечи, Уткин вновь стал нахваливать паучка Caerostris darwini:
— Бля, закажешь ему гидрокостюмчик, масочку, аквалангчики, — он тебе и под водой паутины наплетёт. Складируй улов только. И на рыбнадзор насрать. Нет сетей – нет преступления. А кормить паука будешь рыбой, так все дрессировщики делают. Я в дельфинарии чётко видел в бинокль. А Запашные рыбу мелко рубят, чтоб в сумочку больше вошло, и большему количеству львов доставалось …

Он не успел договорить. Дверь в ларёк внезапно распахнулась. Лампочка под потолком замигала, у Red Hot Chilly Peppers сгорели камбешники, гармонист порвал меха, за занавеской стих стон, со стола сдуло салфетки и рукописи Говарда Уткина, на окне колыхнулась занавеска, морячки и проститутки замерли. В тишине елозил только патефон.
На пороге возникли странные персонажи:
— Я — Железный Дровосек!
— Я — Смелый Лев!
— А ты, наверное, Страшила? – Неприлично показал пальцем Говард.
— Нет, я — Элли.
— Это я Страшила! – Протиснулся средне-статистически набитый соломой персонаж.
ГУт удручающе посмотрел на Юшу.
— А чё сразу я? – Зачерпнул он пива. Начал медленно-медленно пить. Маленькими-маленькими глоточками.
— Ничё. Ты первый про наркотики упомянул. Про маковое поле, где Элли приземлилась.
— Не ссорьтесь, внучата, — просочилась в помещение бабушка в вульгарном костюме порно — Красной Шапочки:
— Самый страшный наркотик — это жопа. На нём сидят абсолютно все!!!
— Понял, бля?!!! – Урезонил кента Могилкин.
— Понял, бля. – Ухмыльнулся Уткин. – Тебя Железняк дожидается.
— Матрос?
— Маряк.

Говард Уткин принялся тонко нарезать сыр Маас дам, и солить его, чтоб сыр вспотел.
А за окном всё шли и шли паэты. Довольно таки уже вечерело.

ЛИПА ЛИПОВАЯ:
Рука не поднимается занавесить своей рецензией столь монументальный труд тов. ГУта.)
Чую окрест маковое поле.)

ГОВАРД УТКИН:
© Ницше; «Хороший писатель имеет не только свой собственный ум, но и ум своих друзей».

ЮША МОГИЛКИН:
Моряк-иудеец Витюня нервно восседал на обломке парнасского булыжника и выковыривал кузмичевскую шрапнель из своего, просоленного речфлотом, организма. Случайно почесав голову, Витюня обнаружил, что на ней отсутствует не только иудейский убор из перьев, а также скальп. Мозгов под отсутствующем скальпом тоже не оказалось. «Наверное, их и раньше не было» подумал бравый морячок и сразу же обратил внимание на дедка, облаченного в испанскую кирасу и шапку ушанку. Дедок, хитро прищурившись, наблюдал за Витюней, а потом подошел к нему и ткнул иудейца веслом в глаз.
– Ты, что ли, меня тут дожидаешься? – спросил он у ставшего одноглазым вождя, – я Могилкин.
– Тотошка, – представился морячок, – верный друг старушки Элли и ее коллега по аннигиляционной кампании.
– А здесь чего делаешь?
– Караулю: кого бы покусать. Меня недавно расстреляли из охотничьего ружья, но я бессмертный.
– От меня чего хотел?
– Понимаете, мы – иудейцы…

В это время из ларька донесся шум, грохот и какой-то непонятный гам.
– После доскажешь. – Юша положил морячка в спичечный коробок и, мимоходом пиная вертящихся под ногами паетов, вернулся за свой любимый столик.
– Че за бардак? – поинтересовался он у Говарда.
– Посмотри на эстраду – махнул рукой Уткин. – Там Элли у Элиса пытается отобрать микрофон и поведать нам об чем-то своем интимном.
– Ну, дайте ж сказать человеку! – расплющив свои рожи об оконные стекла, заныли паеты.
– Брысь отсюда! – прикрикнул на них Говард. – Нам не жалко, пусть говорит. А то привыкла тихой сапой нюхать маки и болтаться без дела на дороге из желтого кирпича.

Потихоньку страсти улеглись, Элли взяла в рот микрофон и заскрипела на всю округу:
– Дорогие братья и сестры! Родилась в пути, вся жизнь — Путь, с пересадками, летящими лесами, домами и окнами… Отец — Степан Ярославцев(герой ВОВ), Мать — Регина Стайнер, репрессированная немка, вышедшая замуж, чтобы сменить фамилию и удрать от расстрела. Маме нравились мои стихи, тете Эле, сестре матери,(Элизабет Стайнер), которая живет в Белгороде, нравится все, даже мои любимые карликовые кролики, которых разваожу уже 13 лет… Вот я и решила ЕЕ увековечить, родственница все-таки! А отцу — ничего во мне не нравилось, такая «дурь», как вырезание с трех лет(карандаши давать рано, ножницы нашла сама, сидя под замком)- особенно вызывала возмущение:«Когда же ты бросишь заниматься этой чушью?!»… Но я продолжаю «дурью маяться»(это у меня в крови)… и иногда даже иллюстрирую стихи вырезанками.Верю — в Бога, и в Бессмертие, и в Вечную Юность… Смешно? Ну и пусть. Но у меня получается… Желаю и ВАМ всем — Вечной молодости и любви. Спасибо всем, кто меня видит, а особенно тем, кто понимает.Но, кажется, я слишком много хочу…

– Эээ, – хвататясь за живот от смеха, выполз из под стола Могилкин, – а можно еще раз для особо непонятливых?

Старушка одернула свое красношапочное платьица и снова заскрипела:
– Фамилия моей матери, репрессированной немки Регины Стайнер.Имя — ее сестры, моей тетушки, живущей в Белгороде.Писать начала с детства.Печатать стихи и сказки (с 12-ти лет) стали в местной газете Кентауская Правда, Казахстан, где я училась в школе им.«30 лет Казахстана».По образованию врач, народный целитель.Художник.Разведенец кроликов карликовых пород.Член Союза Писателей России… Но все это не имеет никакого значения, потому что главное — я мечтаю донести до людей нечто важное.Так мне кажется. Ради того и живу! И люблю людей, и пишу — ради людей, безо всякого лицемерия, не прикидываясь, по шаблону «ах, я это всего лишь для себя».Дорогие мои читатели! Если хотите критиковать, приму с искренней благодарностью! Заходите. С уважением к ВАМ — ВАША ЭЛИЗАБЕТ.*

– Ты живой? – спросил Уткин у Могилкина, влив ему в рот пять литров успокоительного пива.
– Да, вроде бы. – Юша, отдышавшись, тщательно ощупал свой митральный клапан и прочие внутренне-наружные органы.
– Погоди, она еще петь напросилась, на вот, прими коньячку на всякий случай.

И точно, Элли раздухарилась не на шутку:
– А теперь, дорогие друзья, я, как член союза писателей, обязана порадовать вас песенкой об своем бытие. Маэстры, прошу!

Страшила достал из котомки череп бедного Йорика и забарабанил по нему, Железный Дровосек задул в свою воронку, Трусливый Лев замяукал, а иундейский вождь Витюня-Тотошка, которого Могилкин временно выпустил из коробка, завыл. Получилась жалостливая мелодия, под которую бодрая старушка, основательно прокашлявшись, запела:

Мой папа был честным китайцем,
Почетным тунгусом он был,
Ему Сталин треснул по яйцам –
И папа умерил свой пыл.

А мама моя неумело
В дороге меня родила –
Бежала она от расстрела,
Ла-ла-ла-ла-ла, бла-бла-бла.

Поверьте, товарищи-люди,
Я кроликов очень люблю,
Их кости оставив на блюде,
Сижу и курю коноплю.

Но жизнь – это что-то такое,
Чего я понять не могу;
Забыв об своем геморрое,
Решила съебаться в тайгу.

…Найдя неисправности в теле,
Заткнув пальцем задний проход,
Отважная девочка Элли
По желтой дороге бредет…

Многие зарыдали. Краски на голове Страшили растеклись, он ослеп, оглох и онемел, Железный Дровосек оперативно заржавел, а Витюня-Тотошка (уж на что моряк речфлота), сразу временно утоп в собственных слезах. Но тут на эстраду вылез какой-то невзрачный юноша с прострелянной физиономией и, вытащив микрофон из Эллиного рта, заявил:
– С вас, тетенька, сто двенадцать тысяч двести девять рублей восемнадцать копеек.
– Это за что? – возмутилась Элли, кокетливо подтягивая красношапочные чулки.
– Биографию рассказали, песенку спели, музыкальное оформление организовали. Значит, нужно платить по счету.
– А ты кто такой?! – завизжала старушка, окончательно запутавшись в чулках, – и почему?!
– Я – Кравгек! Великий гуру русскоязычной паезии и ее ответвлений. Мне все платят – кто добровольно, а кто – по принуждению.

В ларьке вдруг стало подозрительно тихо. Бармены А.К. Толстой, П.П. Ершов и братья Жемчужниковы выставили на прилавок пулеметы, Б.М. Самолетов вытащил из кармана кистень, Эагриды обнажили пожарные гидранты, а Миша Найденов достал служебное удостоверение. Назревало Мамаево побоище с жертвоприношениями.

Но тут зловещую тишину разорвал спокойный голос Говарда Уткина:
– Ну-ка, на хуй отсюда. Оба.
Бабушка и лихоимец исчезли как по волшебству.
– А с моими что делать? – спросил писатель Волков, указывая на Страшилу & Company.
– Реанимировать, затем отправить по месту назначения. – Распорядился Уткин.
– Извините за доставленные неудобства, товарищи! – вылезая из подвала, доложил местный сантехник Аполлон. – Этот Кравгек прокопал подземный ход в наши пенаты. Так он сюда и попал. Теперь скажу своим, чтобы усилили бдительность.
– Ничего, ничего, – убирая весло в чехол, успокоил Феба Могилкин, – но впредь нужно быть более ответственным, и не допускать сюда всяких посторонних личностей.
Уткин разлил коньяк по кружкам и заказал еще.

***
– Элли спит? – спросил Страшила у Дровосека.
– Храпит на всю Ивановскую. И пес ее тоже, с Кравгеком в обнимку.
– Я вот чего думаю: какая-то она неправильная. Предыдущая была юная, симпатичная, с нормальной собачкой и без выкрутасов. А эта – старенькая, сморщенная, истеричная; кобель у нее – иудеец, весь в перьях, да еще какого-то Кравгека с собой притащила. Он меня реально достал, все выспрашивает: «а где тут у вас маковое поле с Гудвином посередине?» И еще попой так виляет при этом, так виляет…
– Ты не увлекайся, – осадил друга Трусливый Лев, – лучше скажи: чего делать будем?
– А давайте вызовем летающих обезьян? – предложил Железный Дровосек.
– Эко, куда хватил! – присвистнул Страшила, – отечественная военная авиация сейчас в глубокой жопе, до них не дозвонишься.
– Может, я их съем – и дело с концом? – зевнул Лев.
– А кто тебя потом откачивать будет? Они ж ядовитые и токсичные. – Пугало сочувственно потрепало Льва за гриву. – В общем, доставим наших попутчиков к Гудвину, а он чего-нибудь, да придумает. Может, растворит в кислоте, а может, просто замаринует их в медицинской банке.
На том и порешили. Золотое Солнце взошло над Волшебной страной.

***
– Бля, кого-то, видать, я не полностью дострелял. – Похмелившись, подумал Кузьмич и засобирался в путь.

*Авторская орфография Элли соблюдена один в один.

ЛИПА ЛИПОВАЯ:
ЫЫЫЫЫ… упала, отжалась…
Хоспидя… как хорошо, что есть Юм Адонаевич!!! Славься! Славься!
Хоть поржать вволю непуганной паетами пегаской.)))
Цитировать-не перецитировать!!!

НИКОЛАЙ КОЛЕСОВ-4:
Извините за вторжение, но у вас тут так интересно, бля буду…

ЮША МОГИЛКИН:
Да, тут было бы гораздо интереснее, если бы никто ничего не удалял.
А то сидит какой-то залуполог, ну, вот, только что ему было сказано: нельзя стирать авторские тексты, это противозаконно, а он все равно свое талдычет: а мне по фигу, на ваши законы я клал, здесь чего хочу – то и ворочу.
Ну, пусть воротит.
Но я-то тоже не нанялся играть в детские игры – уже трижды размещал свой пост и его трижды удаляли. Хватит.
Поэтому полная версия событий (с картинками) нынче находится по адресу:
adonaevich.narod2.ru/po_doroge_iz_zheltogo_kirpicha_skazka_ob_elli_/

ЛИПА ЛИПОВАЯ:
А я уже расстроилась, что больше не перечитаю нетленку.)

ГОВАРД УТКИН:
Маразм крепчал, от этого и гололёд не проходил фэйс-контроль даже летом.
Пока Кузьмич готовился к походу – заворачивал в целлофан кисет и спички, разливал по многочисленным фляжкам спирт и брагу, — у подножия Парнаса бобры нагрызли огромный Эсквилинский холм. Кто-то приволок с Красной Площади Лобное место, у которого когда-то пили коньяк Уткин с Могилкиным. Для пущей убедительности местный умелец слепил из папье-маше памятник Минину и Пожарскому. Как послышалась барабанная дробь, затрубили трубы, и грянул оркестр. И не какой-то там «Разбитых сердец из клуба сержанта Перцева», или «Креольского танго» А. Макаревича, а самый настоящий оркестр Главного управления по производству фильмов с дирижером А. Ройтманом. А заиграл он не что иное, как Увертюру к фильму «Отряд Трубачева сражается»: sovmusic.ru/sam_download.php?fname=s12397
Серая масса паэтов, побросав свои столы и саквояжи, ПК и чемоданы, портфели и тубы с рукописями, пройдя все рамки контроля, бросились к форуму.

У пня на лобном месте, помахивая острым топором «Gillette», уже стоял палач в красной балаклаве с прорезями для глаз и майке «Pussy Riot – foreva!», а так же глашатай с мегафоном и свитком, который он никак не мог развернуть одной рукой.

— Помоги, — шепнул он палачу.
Палач невозмутимо перекидывал топор с одной руки на другую.
— Помоги развернуть! – Пнул палача глашатай.
Палач отошел в сторону.
— Развернуть помоги, болван!!! – Заорал в матюгальник вестник прямо в ухо карателю.
Народ на площади заржал, пропустив начало спича, но веселье длилось недолго.

— … тупых и бездарных, мнящих себя Величайшими Поэтами. – Читал глашатай: — Не уважающих рецензентов, и не отвечающих на рецензии. Стипломов…
Народ стал несколько разбегаться и жечь рукописи. Тут и там у Парнаса, как в 3-м Рейхе пылали костры.
— Словно Джордано Бруно жгут. – Пошутил Юша Могилкин. Они с Говардом стояли в толпе почти у самой сцены.
— Да тот сам спалился, — ухмыльнулся ГУт. – Нашёл кому про космос рассказывать. Потерпел бы децел, щас бы нобелевским лауреатом был.
— … А так же тех, кто удаляет конструктивную критику, или имеющую определенный исторический интерес для поколений. Казнить! – Перевёл дух глаштай. – А теперь перейдём к по-фамильному списку. Названный паэт — поднимается на эшафот, и кладёт голову на плаху. Без напоминаний.
Народу у холма ещё поубавилось, а оставшиеся выдвинули манифест:
— Это беспредел!!! Адвоката на сцену. Адвоката!!!
На холм легко взбежал молодой, но уже плешивый, адвокат с рыжими усами и бородкой. Судя по прищуренным глазенкам, он был в хлам укурен.
— Меня зовут Владимир Ильич Ульянов-Ленин! – Помахал он рукой. – Я самый молодой адвокат России, встречался в Лондоне с попом Гапоном, и даже подарил ему свою книжку с автографом …
— У-у-у!!! – Завыла толпа.
— Да, здравствует, самый Великий Вождь из всех других великих вождей снятых на киностудии «Дефо» на плёнку Шосткинского химкомбината «СВЕМА»!!! – Дурниной заорал кто-то рядом с Могилкиным и ГУтом.
Гул на форуме стих, и все повернулись к нам.
— Как дела? – Спросил я у Могилкина.
— Нормально. – Закусил губу Юша. – Ваще, никаких проблем.
— Значит, женится пора. – Хихикнул ГУт.
Тысячи глаз смотрели на нас.
— Неловкий момент получается. – Достал ЮМ из под ногтя надувную телескопическую булаву, нажал на кнопку и, из набалдашника вылезли шипы.
— Я щас уебу его!
— Дур-рак!
— Мар-ряк!
Зачастили попугаи на плече стоявшего рядом с нами на протезах морячка, в кипе на башке с пришитыми к ней наскоро ленточками: «Ледаход Аврора», и не перестающего восславлять вождей.
Я только что обратил на него внимание.
— Не надо смертей! – ГУт дёрнул за рукав ЮМа. Что-то свистнуло.
— Хорошо. – Сдул биту Юша, и спрятал её опять под ноготь.
— Винету – сын Инчучуна! Оцеола – вождь семинолов!!! – Махал кулаком маряк. – Ленин – вождь!!! Чинган … Чха … — внезапно он заткнулся.
В горле манифестанта торчала стрела, прилетевшая с задних рядов.
— Доктора! Доктора! – Закричал Говард, поддерживая оседающую на протезах тушку морячка.
— Дур-рак!
— Мар-ряк!
Орали попугаи на его плечах, не улетая.

— Я – доктор. Здравствуйте. – Вышел из толпы очень похожий на М.И. Калинина д-р Айболит в б. халате с рундучком.
— Вот. – Предоставил тело ГУт.
— О! Редчайшая стрела-бумеранг, — потыкал Айболит в стрелу. – Где вы её взяли?
Держа тяжелое туловище, Говард посмотрел на Юшу.
Юша пил коньяк из фляжки.
— Будешь? – протянул он товарищу.
— Мог и не спрашивать, — бросил морячка Говард, и всё выпил.
— Пошли в ларёк! – Приподнял он нетрезвого товарища.

Доктор Айболит сделав грамотный разрез на шее Вити-морячка, аккуратно извлёк редчайшую стрелу-бумеранг, и отнёс в этнографический музей Воллонгонгского университета.
Отрезанная же голова морячка, просто отвалилась за спину. На Эсквилинском холме рубили шеи. Кровь сдавали в медпункты, и за бесценок пришедшим на запах вампирам.

А в приснопамятном ларьке у Парнаса Юша Могилкин уже травил анекдоты:

На уроке русского языка диктант по правилам переноса слов.
Учительница диктует: «Народы мира борятся за свое освобождение».
Машенька спрашивает учительницу:
— Анна Николаевна, можно в слове народы «на» написать на одной строчке, а «роды» перенести?
— Можно.
Диктует дальше: «застрахуй свою жизнь». Машенька опять спрашивает:
— Можно «застра» написать на одной строчке, а «хуй» перенести?
Анна Николаевна отвечает: — Если ты, Машенька, роды перенесла, то хуй перенесешь точно.

ПС.

Кузьмич одел лыжи-бегунки и пошёл, пошёл, пихая, запихивая в свой Манлихер патроны, снаряды, гранаты, ПТУРСы. Пихая и запихивая.

У Парнаса кололи головы.

ГОВАРД УТКИН:
ЛИЧНО